НЕСУРАЗНЫЕ ВЕЩИ
Если бы умела — сплела бы браслетик тебе на руку, смешной и яркий.
Смотри, почти что весна на свете, и лужа — школьной такой помаркой,
смотри, провода какие тугие, летят в чужие дали и были. И, как на нежном запястном сгибе, — такие веточки голубые.
А я бы феньку тебе сплела бы, а мы пошли бы смотреть на пролески. И туча
бы, подгибая лапы, спускалась к лесу дождем непролитым. Комочек снега
щеночком белым, обрывки бурчалок и свиристелок — я все запомню, все донесу. А помнишь, как мы кормили белок, и как котенка нашли в лесу?
А облако — словно хлеб с молоком,
себя для нас по дождинке крошит.
А грустно думать не о плохом.
А грустно думать-то о хорошем.
Мы теперь никогда не кончимся, не подсунут нам мир другой — я качаюсь на подоконнике и болтаю босой ногой. Солнце все облака повылакало, в небе звонкое ничего. Из-под снежной скорлупки вылупилось желторотое существо. Вот, мотает башкой, качается, бестолковое, ну совсем. Мы звеним с тобой, не кончаемся, не отменишь тебя ничем. Это — март, мартенок, мартеныш, лупоглазый и большеротый, к пальцам ластится — только тронешь, он прижмется и ждет чего-то. Видит маму в любом прохожем, разевает чумазый клюв. Март — внутри у меня, под кожей, я, как мама, его люблю.
Только я — не весна, послушай, я — другое, но ничего. Ничего, я побуду клушей, буду греть это существо, буду греть его, трогать струны, на прогулку его поведу, осторожно в макушку клюну, чтобы он не попал в беду. Я же, знаешь, фотобумага, проступает твой мир на мне: и трава на склонах оврага, и стекло, что блестит на дне.
Только — помнишь, я говорила: как ноябрь похож на весну. И весна сквозь него проступила, вот, поет, не дает уснуть. Март — остатки яичных пленок очищает с крыльев своих. Я — твой маленький ноябренок, ничего, что весна стоит, я — ноябрь, и век мой короток, я — летящий ночной вагон, я иду из чужого города в тот, который теперь другой, я — вокзальное расставание, я — ром-кола в чужой руке, я последнее солнцестояние, путь-дороженька налегке. Я — твой маленький ноябренок, я живу у тебя в кармане, твой стук сердца так странно тонок, я боюсь за тебя временами.
Это все не суть важно, милый, сквозь меня проступает март, я взрываюсь подводной миной, я люблю с нелюдскою силой, мы не кончимся, слышишь, милый, привыкай это понимать.
Я — мартеныш, и я промокла. Мир огромен и звонко нов. Солнце трется щекой о стекла расходящихся в ночь домов.
И тогда они обретают имя и плоть,
и приходят, обступая так, что и не вздохнуть.
Говорят: ты дала нам путь,
ты дала нам кость,
научи теперь, как нужную соломинку потянуть,
как этих, что в бока вгрызаются, побороть.
И один из них обретает мое лицо,
и глядит, и щурится, и все улыба-е-тся,
и звенит, звенит, колпак его в бубенцах,
и он мне говорит: послушай, в конце концов,
мы готовы к войне,
но не так, чтобы без конца.
И тогда другой обретает лицо того,
кто когда-то меня любил (или черта с два),
говорит: теперь уже не важны слова,
так решай сама, не слушай же никого,
но от вечной войны у меня болит голова,
и не знаю, долго ли топать под синевой.
И тогда вдруг третий становится незнаком,
и лицо его словно скрыто под пеленой,
и тогда говорит он: слушай, иди за мной,
а в груди нарастает, ширится снежный ком.
Говорит: выходи, и хватит жить под замком.
Выходи на свет,
пора воевать самой.
Тот кто был тобою любим
Тот уже не вернется назад
Брошен рваный ситцевый дым
На двора оголенный квадрат
Утро яркое как аскорбин
Почки выбросил старый каштан
Тот, кто был тобою любим,
Тот шагнул за меридиан
И теперь идет по траве
Несейчашних нездешних мест
И в башке его звонкий свет
И разбойничий высвист-твист
Тот кто был тобою любим
Не вернется обратно млеть
Он идет по путям иным
И босые пятки в земле
ВЕСЕННИЙ БЛЮЗ
1.
И если все это музыка — то, вероятно, блюз.
садится тонкое солнце, как над плантацией хлопка
садилось за двести лет до этой апрели робкой,
и город пустой и шумный, как американский Юг,
изогнут закат над ним завершившей скобкой.
И над водой опускается солнца круг,