Ежатся цветочные продавщицы. Здравствуй, мой август, мы сумели не
раствориться, то есть, дожить, добрести в эту желтосинь.
Ежатся цветочницы, пахнут ранние астры. Здравствуй, мой осененок,
иди сюда. Здравствуй, мой осененный и безучастный, слушай, ну подари
хоть кусочек счастья — свой деньрожденный, свой безвозмездный дар.
Дай — хорошо тогда? — каждому понемногу, птицам, таксистам, цве-
точницам, да ну всем. Тем, кто еще не выбрал свою дорогу, тем, кому до
небес остается полвдоха, тем, кто летит на чертовом колесе.
Свой колдовской платочек из шляпы вынь-ка, тонкую нитку на пальце
ногтем разрежь. Здравствуй, мой август, раздаренный по крупинке всем,
кто увидит небо в своем дворе.
Выдыхай же, девочка, выдыхай,
здесь и солнце другое — северней,
здесь трава легка, высока, суха
и расплывистый запах клеверный.
Здесь земля вобрала в себя века,
в чернозем по крупинке втоптаны,
и летят над тобой, летят облака,
заходящим солнцем растоплены.
Выдыхай же, девочка, и живи,
разметавшись в траве бессмысленно,
недоделана, недомысленна,
на руках у земной любви.
Время прыгает водомеркой по глади водной, на песочном замке ракушкой залегло. Мне исполнилось десять лет, вот совсем сегодня, я сижу у берега, щурюсь, и мне светло.
Я сижу у берега, пытаюсь смотреть на солнце. Рыжеватый август, листики на воде. Пескарем пятнистым время за мной крадется, я, хватая горстями, ем этот желтый день. Время шепчет: тебе осталось немного детства, тебя сложит в двенадцать сломанная спина, в двадцать встретишь того, от кого ты не сможешь деться, потеряешь бабушку, научишься жить одна. В двадцать три ты станешь взрослой и обреченной, будешь роздана миру на ледяном ветру. Ешь свой горький хлеб, не матерью испеченный. В тридцать шесть — не бойся — я тебя заберу.
Мне исполнилось десять, в разноцветных резинках косы, с рождества Христова — август, девяносто восьмой. Я еще не умею задавать такие вопросы, я сижу у реки и вдыхаю воздух лесной. И я брызгаюсь и на время смотрю упрямо: даже если так, прошло-то меньше, чем треть. И меня зовет моя самолучшая мама. Я бегу и несу лягушку ей — посмотреть.
КОГДА
Когда разойдемся — не изменится ничего,
ни запах,
ни память кожи.
Я пойду домой, и ты, соответственно, тоже.
Солнце над головой.
Я отмою полы, углы и плафоны ламп,
выметая частицы кожи, волос и дыма.
Этот дом привык провожать любимых,
сквозняками всхлипывать по углам.
И когда затихнет он неживой строкой,
словно за распахнутыми глазами — пусто,
я усядусь в кухне. Включая люстру,
буду ждать и верить, что все легко.
А потом за окном начнется далекий ветер,
я открою окно.
И когда на улице станет совсем темно,
ты придешь домой.
И тебя там встретят.
…Непременно — встретят.
THE END
Я напишу про них самую правду,
Выстраданнее нет.
Четыре утра, холодная кухня,
Занимающийся рассвет.
И они встречаются вновь через десять лет.
Он, как обычно, нестрижен и плохо одет,
Она — по-прежнему курит с ментолом
И волосы теребит.
Короткие, аритмичные строки,
Каждый эпитет избит.
Слушай, говорит она, а вот для спасения мира ты мог бы меня
убить?
Он отвечает — кишка тонка.
Она, прислонившись, дышит
На мутнеющее стекло.
Господи, сколько на их дорогах
Листьев-то намело.
В этом самая обреченная правда,
Временность неизбежная.
Самая короткая любовь —
Самая нежная.
А вот еще слушай, говорит она, а вот если бы до конца света неделя
осталась, ты бы что делал?
А он отвечает — мне и так хорошо.
Водка безнадежно кончается
К половине шестого.
Они остаются без тела и кожи —
Голое слово,
Голая розоватая мякоть
Выбравшейся души.
И они так мирно засыпают в обнимку,
Как малыши.
И, засыпая, она думает — нет, здесь нам ничего не светит, но на
том свете мы обязательно попадем в один пулеметный расчет.