Чем дальше, тем проще становится все на свете.
Когда я вырасту,
я буду все понимать.
Как понимают дети.
НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ
когда кровь кончается, и мясо перестает сочиться
сукровицей души, приставая к страницам,
посмотри в незнакомые весенние лица,
посмотри, как красиво летают птицы,
как похожи на гусениц, на настоящих, живых
сережки берез.
даже лук на подоконнике твоей больницы
пророс.
просто чем меньше живет зверек — тем быстрее бьется
сердце; тем быстрее обходит солнце
вокруг земли,
живи учащенным пульсом,
набирай обороты в бешеном взлете ввысь,
если бьют под дых — то и пусть им,
воздух хватай, пока не прокис.
просто верь неистово и истово —
ты живая нить, живое сердце, живое слово,
жизнь тебя обжигает и греет,
раз отпущено меньше — живи быстрее,
не жалей ни о чем,
набирай обороты снова.
посмотри, как красиво летают птицы,
как вечерняя тень на асфальт ложится,
время все быстрее, и пульс все чаще, и
абрикосовый цвет улетает ввысь,
только, пожалуйста, не замри,
не остановись,
все, что есть у тебя — это время,
которое — настоящее.
Так и живешь: у тебя есть четыре стороны,
налево — небо, направо — весна,
солнечным ветром заметенная тишина,
и во всех городах одинаково и просторно,
а где-то живет твоя пятая сторона.
У тебя всегда все рассовано по карманам,
однажды к вечеру тебе позвонят
или вовсе придут.
Соберешь рюкзак за пятнадцать минут,
а чего собирать — вот тушенки осталось мало,
ну а все остальное тут.
Это все привычно, ни дрожи, ни мандража, ни
драйва; до метро дорога меж гаражами,
а потом по прямой до вокзала,
ну а что недописала, недосказала,
ну когда и кого, скажи мне, это держало?
Тополиный пух на одежду липнет,
оглушительно пахнут липы.
Ну вот так и иди, держись, бывай, не болей.
Электричка идет дорогой среди полей.
Тополиный пух оседает поезду вслед.
Эй, привет тебе, мой город, привет.
В тамбуре дым сигаретный и тишина,
где твоя пятая сторона,
где твоя пятая сторона,
пятая сторона?..
КИНЕМАТОГРАФ
Предпоследний кадр: крещендо, замерший зал.
На экране — город, по-весеннему оголенный.
Она едет по чужому городу на вокзал,
у ночного таксиста глаза Харона,
желтоватые руки, километраж на лице,
и пустая дорога, и скорость все выше, выше.
У нее глаза — вперед,
словно — сквозь прицел,
вот тебе путь, иди же.
И еще предпоследний: он тоже идет домой,
у подъезда закуривает смятую сигарету.
Тихий-тихий далекий гул на подступах к лету,
в духоте начинается дождь ночной.
Вот тебе твоя дорога.
Ступай же.
Редкие дождинки текут по ее волосам.
Они друг другу никто; мир становится больше и дальше;
просто — две стороны
ленты
Мёбиуса.
Господи, что ты им уготовил? — не говори,
обрывается в небе их дерганное стаккато,
время обмирает перед финальным кадром,
тянется и длится секунда внутри.
Вот она, твоя бесконечная песня лета,
пронизывает далекий метеоритный пояс.
Падает на асфальт смятая сигарета.
Напрягая все тело, трогается поезд.
ПОСЛЕ
Так и кончится, друг мой, к этому и придет:
я приеду сюда на какой-нибудь Новый Год
(непременно елки, и апельсины, и вьюга),
на какой-нибудь площади, где гуляет народ,
мы столкнемся — и не узнаем друг друга.
Ах, мой друг, какая обыденная зима.
«После любви» — это грустный длинный роман.
Это жизнь, состоящая из послелюбовий.
После бара, держась за стеночку, по домам,
и чего же боле.
На морозе видно далеко-далеко вперед
в новую жизнь, в какой-нибудь новый год,
выйдешь пьяный на улицу — что там дальше, весна ли?
А какое наутро похмелье башку дерет —
мы с тобой иначе бы
не узнали.
Мама, я слишком выгорел этой войной,