Ни могилы не достаются им, ни кресты.
Никаких отпечатков зримых в материи бытия,
Остаются лишь в памяти — например,
трехлетней давности ты.
Например, трехлетней давности я.
ЛЮБОВЬ
Бинтовала рубцы и крепко сжимала зубы,
все стремилась куда-то с рассвета и до отруба,
убегала тайными тропами, погребами,
а за мной ходила маленькая девочка Люба
с острыми окровавленными зубами.
И во мне горело прошлое, словно хворост,
застывало улыбкой скособоченной, беспокойной.
Я училась стрелять на меткость, потом на скорость,
я всадила в эту девочку две обоймы.
А она за мной ходила, не отставала,
от нее не спрятаться было под одеялом,
по ночам она из меня выгрызала куски,
поутру я вставала, и все начиналось сначала,
и глаза ее были внимательны и близки.
Я ее травила ядом для тараканов,
я давила ее колесами автомобиля.
но опять я слышала, как шагом она чеканным
приближается, как руки ее пробили
тонкое стекло, выходящее в темный сад.
...нет, говорила я.
Не надо меня спасать,
не поможет ничья протянутая рука мне...
А потом я устала и села на старом камне.
слушая: вот неотвратимо, как прокаженного бубенец
подходит все ближе девочка с косичками-червячками,
вот сейчас дойдет и дожрет меня наконец,
здравствуй, маленькая девочка моя Любовь.
И она подошла, и, дотронувшись еле до лба мне,
виновато поцеловала прощающимися губами,
и ушла такими легонькими шажками,
что совсем не оставалось следов.
никого тут нет, туманная ночь белеса,
только разносятся далекие вздохи и стуки,
мама, я иду совершенно одна по темному лесу
и никто, никто меня не берет на руки.
никого, понимаешь, мама, ни к кому не приткнуться,
хочется реветь по-бабьи, но очень страшно,
мама, я же твоя хорошая девочка, я мою чашки и блюдца,
я люблю мороженое и черешню.
мама, это неправильно, чтобы хорошие девочки уходили,
чтобы вот так совсем одни пробирались по бездорожью,
мама, здесь точно есть злые волки и крокодилы,
одинокость схватила меня и держит в пасти бульдожьей.
мама, хорошие девочки легко теряются в мире,
когда с них снимают варежки на липучке.
это неправда, мама, что мне уже двадцать четыре,
мне восемь лет, и я очень хочу на ручки.
не кончается лес — как ни реви, ни беснуйся,
очень хочется водички и под одеяло.
вытираю сопли — только ты, пожалуйста, не волнуйся
мамочка, этого еще не хватало.
Натыкаюсь на твою футболку. Реву, и круги по векам,
до боли сжатым, и так хочется все обратно.
Только я не люблю, когда в квартире два человека,
оно напряжно и неприятно.
Два человека ходят, разбрасывают вещи,
гремят посудой, спать мешают друг другу,
от этого одиночество проступает на теле резче,
от этого нож так и просится в руку.
Просто когда нам с тобою жилось-игралось,
когда засыпалось в обнимку,
когда от нежности не выговорить и слова,
вот тогда мы с тобою были одним, моя радость.
А чтобы двое в квартире — я не люблю такого.
ДВИГАТЕЛЬ ВНУТРЕННЕГО СГОРАНИЯ
Ветер свистит, расслаблен он и бездумен,
автомобиль набирает скорость, жаль, не умеет летать.
Это — нельзя останавливаться,
остановился — умер,
сразу начинает воздуха не хватать.
Это дорога находит тебя заранее,
не замирай, разгоняйся, лети, гори —
И живешь на моторе
внутреннего сгорания,
тысячи раз сжигая себя внутри.
То, что давило на грудь, обнимало плечи,
не успевает: вся эта муть, и тоска, и
через семьдесят километров уже становится легче,
через двести окончательно отпускает.
Так что давай, не замирай, лети
в вечной гонке за горизонтом, до которого не добраться.
Жизнь существует только на скорости
от ста двадцати,
по незнакомой трассе.
Все, как обычно в сказках: цепями звеня,
мост опускается, ноту не дотянув,
и рыцарь говорит принцессе: «Не жди меня».
И уезжает.
Уезжает на свою войну.
И она его не ждет — ну а что теперь?