Когда же оступлюсь и захлебнусь, когда прибьюсь к летящей вечно стае — крылатый конь, и черен цвет плаща, и — ты позови меня. И обещаю:
я обернусь.
Я точно обернусь.
Мне было двадцать. Что я знал наверно — мой путь отделен и неповторим, я не искал бордели и таверны, я презирал и смех, и яркий грим. Я не желал еды, питья и самок, пренебрегал словами ворчунов. Я рыцарь. Я искал свой Белый Замок. Единственный на свете Белый Замок, что соткан из мечты и детских снов.
Я точно знал — он есть на этом свете, посколько без него — зачем? Зачем? 3ачем все это — города и дети, и море, и искринка на мече? И я сжимал ладонь себе до хруста, и все сильней натягивал узду. Я знал, что без него на свете пусто. И точно знал, что я его найду.
Мне было двадцать пять. Я шел лесами, продав коня за пригоршню монет, в глазах темнело, ветры выли псами, и тьма нехорошо смотрела вслед. Ложились камни на мою дорогу. Ложились шрамы на мое лицо. И было страшно — но совсем немного: а вдруг сейчас закончусь я — и все?
Я кашлял кровью в темноте под градом, в жару метался на сырой траве. Я верил: Замок есть. И где-то рядом. Еще чуть-чуть дойти — и будет свет, и будет он — высокий и звенящий, уйдет болезнь, уйдет и ночь, и страх. И наступило солнце. И над чащей я видел тень его на небесах.
Мне было тридцать. Я прошел навылет всю Землю, словно хищная стрела. Но замок мой, из снов и света вылит, никто не видел. Тропы да зола. Скрипела кожа моего седла.
На берегу у моря были дети. Играли, пели. Я сошел с коня. И золотом в вечернем теплом свете дорога расстилалась для меня. И посреди игрушек и панамок мальчишка строил башню на песке. И я узнал — то был мой Белый Замок, единственный на свете Белый Замок, тот, что всегда таился вдалеке.
Так остаешься один, затерянный где-то
между песков и солнечности огня.
брат мой,
вокруг меня происходит лето.
Лето вокруг меня.
Так остаешься — до глаз закованный в латы,
твердый и неподвижный, как сталагмит.
Вот я стою на улице с автоматом:
это — война.
Война как способ любить.
брат мой,
мы были из тех, кто всегда играет,
тех, кто даже сквозь ад проходит легко.
Только волчата ведают путь до рая —
прямо, налево, в небесное молоко.
брат мой,
мне кажется, мы с тобой доигрались,
мы говорили — пускай после нас потоп,
что-то уже позади — переход, кризалис,
ливни и
что потом? —
ничего потом.
брат мой, в самых отчаянных мясорубках
выживут те, кто идет по жизни смеясь,
было бы пиво,
кофе,
хорошая трубка —
брат мой, такими были и ты, и я.
брат мой, когда выгорают вечные дети?
где, на каком моменте перестают
вечно швыряться деньгами, бродить по свету,
попросту устают?
брат,
нас просеяло через такое сито,
тех, кем мы были раньше — и не зови.
Брат мой, не верь, не бойся и не проси,
да
это отлично подходит
и для любви.
брат мой, послушай — мы были ветром и медом,
солнце над трассой и у дороги пыль
Рыжая девочка приникает к гранатомету,
вскакивает в бронированый автомобиль.
Бьет по глазам отчаянный белый свет.
Доброй дороги.
Привет.
МОР. УТОПИЯ
0. УТОПИЯ
Стоит ли говорить о том,
что все дается трудом,
что живи по заветам — и будет счастье тебе, и дом,
не ругайся со старшими, не нарушай законов,
и ты станешь истинным членом,
а потом уважаемым стариком.
Это все полноценно, весомо и так исконно —
чтобы не понять, нужно быть идиотом и мудаком.
Дети собираются в кучки, шушукаются, говорят, что скоро.
Собирают своих зверушек,
орешки,
выкапывают секретики под кустом.
Они придумывают новый прекрасный город,
и старый охватывает огнем.
1. КЛАРА
На закате степь становится красной,
осенней, почти морозной,
она смотрит в небо, огромна и безучастна,
молчит предгрозно.
Выгорела земля и озимые семена.
Тишина.
Она открывает глаза и видит себя в земле,
за шиворотом холодные комочки нечерноземья.
Над зачумленным городом тихо
которую сотню лет,
и в уютных домах сопят