старые сказки знают: не верь приходящим с севера,
двери закрой, постучи по дереву, нить порви.
Утро приходит ознобом и небом серым,
утро невозможно остановить.
Ветром и тусклым светом на зданиях оседает,
от росы трава тяжелая и седая.
Она выходит на улицу, гаснет свечи фитиль,
на ее дороге ветер гоняет пыль.
Миттельшпиль.
Город сутул, некрасив, уныл и помят,
кутается в причудливый листопад.
В старом пустом соборе звучит набат,
люди собираются
и молчат.
Это — эндшпиль,
развязка,
наконец — долгожданный финал,
это — взвешивается, кто здесь и как играл.
И она к толпе опускает тяжелый взгляд.
Говорит:
— Выбирайте сами.
И все молчат.
5. ГЕНЕРАЛ БЛОК
Догорел костер, и угли уже остыли.
Это все во сне.
Поезд проходит осеннее утро навылет,
по костям степи,
по мареву из полыни,
по тишине.
В степи выставляют посты, выгружают орудия,
в городе просыпаются люди.
И становятся слышно первые истошные голоса.
Вокруг города дорога завязана, как петля.
У генерала — словно запылившиеся глаза:
выжженная земля.
Говорят, что если чума — то звучит труба:
запрещенные чудеса или тайная ворожба,
или что-то такое, чему на свете никак бывать не судьба:
странная песня, система зеркал
или волшебный кристалл.
Говорят, что если внимательным быть, то все же
можно эту заразу вовремя уничтожить,
и все будет как раньше, и все останутся жить.
Генерал молчит. Минутой раньше, минутой позже.
И сжимает руки до синих жил.
Он знавал сраженья, раны, беду и зной.
И большая степь лежит за его спиной.
Выжженные травы да перегной.
6. БРАТЬЯ СТАМАТИНЫ
Младший брат, как всякий творец, — он почти бессмертен,
не боится темных улиц и подворотен,
как он синеглаз, улыбчив и беззаботен
в этом захолустье, в чумной круговерти,
в этом темном омуте, где тихо смеются черти.
Если скажут, что он гениальный художник, то вы не верьте.
Он когда-то был им. А нынче уже не годен.
Старший брат идет по улице, руки в карманах,
осенью так резок,
назойлив ветер.
Старшего не любит никто почти на планете,
только младший брат
и почему-то дети,
бегают, смеются — «Дядь Андрюша, хочешь конфету?».
У него глаза усталого наркомана
и еще на поясе два пистолета.
Их обоих молва не любит, боятся люди
фантазеры всегда по другую сторону зла.
Говорят, что младший когда-то придумал чудо
на которое даже смерть только глянула —
и ушла.
А у младшего руки все тоньше, тоньше,
все заметнее, какой он бледный, уставший, тощий,
он глядит в осеннее небо, как из-под толщи
прошлогоднего льда:
«Ну бери меня, ну бери,
только чудо мое не трогай,
присмотри за ним, присмотри,
ведь любая мечта сбывается там, внутри,
там играют дети, там вечно заря горит...»
И отсчитыват мгновения:
Раз.
Два.
Три.
И мгновения вытекают, словно иприт.
Старший бегает, ищет, где бы добыть лекарства,
может быть заколдованную настойку,
может, таблетки,
чтобы этот чудак увидел весной акации,
чтоб дожил и не расплескался,
чтоб увидел степную траву и сирени ветки.
Говорят, что тот, кто смерть повидать успел,
кто стоял среди черных орудий и мертвых тел,
у кого стекала по пальцам кровь —
мол, и жизнь он видит яснее, словно прозрел,
говорят, что Каин был земледел,
а Авель резал коров.
Но еще говорят, что в мире
места нет чудесам,
если душу туда источил, то виновен сам,
Говорят, что чудо — это источник бед
и должно быть истреблено:
огонь,
динамит.
Младший брат улыбается небу вслед:
он второго такого не сочинит.
Старший брат берет пистолет.
Говорят, что тот, кто ближе ходил со смертью,
будет сторожем младшему в черной земной круговерти,
и прикроет,
и сохранит...