Выбрать главу

старые сказки знают: не верь приходящим с севера,

двери закрой, постучи по дереву, нить порви.

Утро приходит ознобом и небом серым,

утро невозможно остановить.

Ветром и тусклым светом на зданиях оседает,

от росы трава тяжелая и седая.

Она выходит на улицу, гаснет свечи фитиль,

на ее дороге ветер гоняет пыль.

Миттельшпиль.

Город сутул, некрасив, уныл и помят,

кутается в причудливый листопад.

В старом пустом соборе звучит набат,

люди собираются

и молчат.

Это — эндшпиль,

развязка,

наконец — долгожданный финал,

это — взвешивается, кто здесь и как играл.

И она к толпе опускает тяжелый взгляд.

Говорит:

— Выбирайте сами.

И все молчат.

5. ГЕНЕРАЛ БЛОК

Догорел костер, и угли уже остыли.

Это все во сне.

Поезд проходит осеннее утро навылет,

по костям степи,

по мареву из полыни,

по тишине.

В степи выставляют посты, выгружают орудия,

в городе просыпаются люди.

И становятся слышно первые истошные голоса.

Вокруг города дорога завязана, как петля.

У генерала — словно запылившиеся глаза:

выжженная земля.

Говорят, что если чума — то звучит труба:

запрещенные чудеса или тайная ворожба,

или что-то такое, чему на свете никак бывать не судьба:

странная песня, система зеркал

или волшебный кристалл.

Говорят, что если внимательным быть, то все же

можно эту заразу вовремя уничтожить,

и все будет как раньше, и все останутся жить.

Генерал молчит. Минутой раньше, минутой позже.

И сжимает руки до синих жил.

Он знавал сраженья, раны, беду и зной.

И большая степь лежит за его спиной.

Выжженные травы да перегной.

6. БРАТЬЯ СТАМАТИНЫ

Младший брат, как всякий творец, — он почти бессмертен,

не боится темных улиц и подворотен,

как он синеглаз, улыбчив и беззаботен

в этом захолустье, в чумной круговерти,

в этом темном омуте, где тихо смеются черти.

Если скажут, что он гениальный художник, то вы не верьте.

Он когда-то был им. А нынче уже не годен.

Старший брат идет по улице, руки в карманах,

осенью так резок,

назойлив ветер.

Старшего не любит никто почти на планете,

только младший брат

и почему-то дети,

бегают, смеются — «Дядь Андрюша, хочешь конфету?».

У него глаза усталого наркомана

и еще на поясе два пистолета.

Их обоих молва не любит, боятся люди

фантазеры всегда по другую сторону зла.

Говорят, что младший когда-то придумал чудо

на которое даже смерть только глянула —

и ушла.

А у младшего руки все тоньше, тоньше,

все заметнее, какой он бледный, уставший, тощий,

он глядит в осеннее небо, как из-под толщи

прошлогоднего льда:

«Ну бери меня, ну бери,

только чудо мое не трогай,

присмотри за ним, присмотри,

ведь любая мечта сбывается там, внутри,

там играют дети, там вечно заря горит...»

И отсчитыват мгновения:

Раз.

Два.

Три.

И мгновения вытекают, словно иприт.

Старший бегает, ищет, где бы добыть лекарства,

может быть заколдованную настойку,

может, таблетки,

чтобы этот чудак увидел весной акации,

чтоб дожил и не расплескался,

чтоб увидел степную траву и сирени ветки.

Говорят, что тот, кто смерть повидать успел,

кто стоял среди черных орудий и мертвых тел,

у кого стекала по пальцам кровь —

мол, и жизнь он видит яснее, словно прозрел,

говорят, что Каин был земледел,

а Авель резал коров.

Но еще говорят, что в мире

места нет чудесам,

если душу туда источил, то виновен сам,

Говорят, что чудо — это источник бед

и должно быть истреблено:

огонь,

динамит.

Младший брат улыбается небу вслед:

он второго такого не сочинит.

Старший брат берет пистолет.

Говорят, что тот, кто ближе ходил со смертью,

будет сторожем младшему в черной земной круговерти,

и прикроет,

и сохранит...