В глазах Зорана мгновенно потемнело, и он перестал что-либо чувствовать, так как потерял сознание.
***
Ближе к полудню он очнулся, обнаружив себя на полу бедного интерьером небольшого помещения, напоминавшего заброшенное жилище.
Например, лесную хижину.
Стены и потолки этого места были покрыты пылью и паутиной. К одной из стен прилегала кровать и комод. Посередине комнаты располагался деревянный стол, с одним-единственным стулом, на котором восседал плечистый, модно одетый мужчина благородной наружности, с черными длинными волосами и густой, но ухоженной бородой, подчеркивающей волевой подбородок. Взгляд его был твердым, но вполне добрым. Мужчина вопросительно смотрел на Зорана голубыми глазами.
Мастер-ворон покосился на свои ножны и с удовлетворением отметил, что его полуторный меч находится в них. А мужчина заговорил:
— Я не стал забирать у тебя оружие, потому что в бою со мной оно тебе все равно не поможет. Ты даже вынуть его не успеешь, как я уже превращусь. Другое дело, что убивать тебя я совершенно не хочу, но отчего ты решил сделать это со мной, мне абсолютно не ясно. Мы же даже не знакомы, хоть мне и в общих чертах понятен род твоей деятельности, поскольку от тебя за милю несет кровью.
Зоран приподнялся и сел на пол, уперевшись спиной в стену. Ребра его жутко болели, а голова раскалывалась и немного кружилась. Но отказываться от нападения на графа он все же не собирался, просто решил дождаться для этого более удобного момента. А пока можно и обменяться парой фраз:
— Да, мы не знакомы. Вернее, знакомы только наполовину: ты меня не знаешь, в то время как мне о тебе известно все: зовут тебя Рудольф ван Пацифор. По своему титулу ты — граф, а по призванию — выродок и убийца.
Рудольф поднял брови и посмотрел на Зорана с выраженным удивлением.
— Похоже, знакомы мы все-таки едва на четверть, поскольку лишь с именем моим ты не ошибся. Я действительно граф Рудольф ван Пацифор. Но я никакой не убийца, а напротив, пацифист и исключительно миролюбивый чело… исключительно миролюбивый оборотень. Ума не приложу, от кого ты слышал байки о моей кровожадности, ведь мои когти и зубы до сих пор не забрали ни одной жизни. Во всем Ригерхейме у меня не найдется ни одного врага, и посылать за мной убийцу вряд ли кто-то захотел бы. Из этого я делаю вывод, что, наслушавшись праздных сплетен, ты пришел сюда по собственной инициативе. Но ради чего? Ради славы? Впрочем, я думаю, ты сам меня просветишь. Так может, представишься для начала и скажешь, кто ты?
— Зоран из Норэграда. Можешь считать, что я очень избирательный наемник. Сражаюсь с теми, кто приносит слабым боль и страдания. С такими, как ты.
— Значит, тобой движет рыцарское начало?
— Мной движет мечта о справедливости. С рыцарским началом она не синонимична.
Рудольф грустно ухмыльнулся.
— Пока ты еще не собрался с силами, чтобы напасть на меня, я тебе кое-что расскажу. Историю, противоположную той лжи, в которую ты поверил с большой, как я вижу, охотой. Итак, моя болезнь начала проявлять себя, когда мне было ровно тридцать, причем ее форма в медицинской практике встречалась крайне редко. Уникальность случая заключалась в симптоматике, которая отличала меня, от большинства тех, кто страдает ликантропией. Спонтанно в вервольфа я превратился лишь однажды: это был мой самый первый раз, но даже тогда превращение отличалось от превращений других больных. Типичной считается ситуация, при которой впервые обратившийся в хищника ликантроп, буквально сходит с ума от нахлынувшей ярости и жажды крови. Он выбегает на улицу и разрывает на куски всякого, кто попадется ему под руку. Со мной же все было иначе: я проснулся однажды ночью от того, что почувствовал, как чешу себя за ухом… ногой. Вскочив и, преодолев странное желание опуститься на четвереньки (поскольку идти прямо мне было неудобно), я подошел к зеркалу и впервые увидел себя в облике чудовища. Данное зрелище не пробудило во мне ничего, кроме страха и отвращения: никакой жажды крови я не испытывал, потому что оставался полностью контролирующим себя человеком, просто запертым в чуждом и пугающем теле животного. Превращение обратно произошло утром и тоже спонтанно. После него я мигом отправился в медицинскую библиотеку и набрал кучу книг о ликантропии. Тщательно изучив их, я узнал, что моя болезнь называется «контролируемой ликантропией» и представляет собой очень редкую разновидность, при которой пациент хоть и меняет свою оболочку, сохраняет при этом полную власть на разумом. Опираясь на имеющиеся в подобранной мной литературе эмпирические исследования клинических случаев недуга, я научился контролировать не только рассудок во время превращений, но и сами превращения: теперь мне было по силам становиться волком, когда и где вздумается. Пользоваться своей способностью я, однако, не планировал, находя ее ужасной и противоестественной. Более того, считая себя человеком чести, я сообщил о своем недуге властям. Вот тут-то и начались все мои беды: по городу разошелся слух о якобы опасной для окружающих болезни, и людей охватил страх. Тогда власти решили провести ряд экспертиз, чтобы убедиться в отсутствии угрозы для жизни граждан с моей стороны. Во время них я сотни раз превращался из человека в волка и обратно, ни разу не проявив при этом агрессии, а, напротив, демонстрируя способность к мышлению даже в обличье зверя. Но чиновников это впечатлило лишь частично: они не стали применять в отношении меня крайние меры вроде казни, сохранили титул, но признали потенциальной угрозой и депортировали из Эйзенбурга в Ярру. В деревне я продолжил мирно жить с людьми и пытаться наладить с ними хорошие отношения. Даже дарил некоторым из них драгоценности из своей бесчисленной коллекции, когда они по очереди убирались в моей усадьбе. Мне казалось, что в Ярре меня со временем приняли, и был благодарен крестьянам за это. Но не тут-то было; лесника Йохана загрыз волк, что вызвало во всех глубокую скорбь. Сначала жители деревни решили, что это я, и пришли ко мне с вилами и топорами, грозясь убить, если не уйду. Я объяснил им, что к смерти Йохана не причастен, а порвали его волки, которыми я, кстати, еще не командовал тогда. Пришлось даже превратиться в зверя у них на глазах и в таком неприглядном виде, с демонстрацией всех анатомических особенностей, доказывать, что мои клыки и когти намного больше волчьих, и раны на теле Йохана явно нанесены не мной. И знаешь, Зоран, я видел, что крестьяне верят мне. Верят, но не признаются в этом, потому что уже все решили. Точно так же, как в свое время это сделали жители Эйзенбурга. Решили, что без чудовища, пусть и неопасного, им будет спокойней. И думаю, это правильно, действительно правильно. Инстинкт самосохранения присущ всему живому, это нужно принимать как данность: без обиды и без злобы. Я понял крестьян и ушел, поклявшись перед уходом, что ни один волк в этом лесу их больше не тронет, и держу свое слово до сих пор. Поэтому меня и удивляет тот факт, что ты пришел сюда за мной. Я безобиден, Зоран, и не представляю угрозы ни для горожан Эйзенбурга — где обо мне уже забыли, — ни для жителей Ярры — о чем те прекрасно знают, — ни для кого-либо еще. Добавлю также в свою защиту, что я мог с легкостью прикончить тебя в лесу и до сих пор могу это сделать, но не делаю и делать ни капли не хочу, потому что убивать людей нельзя. Волков, впрочем, тоже. — Рудольф с укором посмотрел на Зорана. — Такой вот рассказ о главенстве сути над оболочкой. Надеюсь, теперь твое мнение обо мне изменилось?