Мнение Зорана о графе действительно изменилось, причем в корне. Сраженный той простотой и искренностью, с которой говорил граф, а также трагедией и смирением, которые читались в его глазах во время повествования, мастер-ворон счел его историю правдивой, а доводы — более чем убедительными. Так, как рассказывает Рудольф, действительно могло быть, а если бы было по-другому, то тело Зорана уже переваривалось бы в многочисленных желудках волков из стаи. Но он еще дышал.
— Да, Рудольф, — грустно ответил наемный убийца.
Граф изогнул губы в приятной и доброжелательной улыбке и снова заговорил:
— А теперь ответь мне еще на один вопрос, Зоран, потому как ты кажешься мне порядочным человеком, и от этого запах крови, пропитавший твою одежду, вводит меня в недоумение. Зачем ты убиваешь?
Зоран задумался, но очень скоро нашел, что ответить:
— Видишь ли, граф, быть пацифистом вроде тебя, конечно, хорошо. Это избавляет от выбора, ведь прикрываясь подобными убеждениями, можно спокойно проходить, к примеру, мимо несчастной матери, сына которой подсадил на наркотики какой-нибудь барыга, и не пытаться избавить мир от этого подонка. Мимо невинного работяги, который остался без нескольких пальцев и не способен теперь зарабатывать на жизнь после пыток какого-нибудь дознавателя-садиста, желающего «повесить» на него преступление, которое тот не совершал. Мимо должника, у которого алчный ростовщик за крохотные долги отнял жилище, вовсю орудуя обманом и угрозами. Пацифизм, принимающий форму равнодушия, преступен, а нейтралитет — худшая позиция, какую только можно принять. Кровь и слезы всегда требует крови и слез, граф.