Рудольф печально улыбнулся, словно знает что-то такое, что Зорану в силу возраста пока непостижимо, и парировал:
— Не знаю, кто внушил тебе такие представления о справедливости, но при всем уважении, их даже искаженными не назовешь… Они больные, Зоран. Уродливые. Окрашенные в черно-белое как пресловутый юношеский идеализм. Неужели ты сам этого не понимаешь?
— Я понимаю лишь то, что уродливые взгляды на те или иные вещи редко являются ложными, но почти всегда — неудобными, ведь, как правило, именно они и переполнены истиной. А истина, в свою очередь, не имеет привычки заворачиваться в красивую цветную обертку.
— И как же твоя истина поможет вернуть тому работяге пальцы, Зоран?
— Никак, но она и не преследует такую цель.
— А дом ростовщичьему должнику?
— Не поможет, но и не в этом смысл.
— А тот наркоман, о котором ты говорил? Ты можешь вылечить его своей безупречно уродливой истиной?
— Нет, не могу.
— Тогда в чем же польза твоей истины? Зачем ты тогда убиваешь, если это несет нулевую пользу тем, ради кого ты это делаешь? К чему эта лицемерная жестокость, спрятавшаяся под личиной высокой идейности?
Зоран задумался. Он абсолютно не был согласен с Рудольфом, но подобрать весомые аргументы для дальнейшего спора с эти умным собеседником не мог, да и не хотел. Его миссия — это только его дело, и никого более она не касается. Он ответил:
— Я избавлен от выбора. Закончим дискуссию.
Рудольф посмотрел на Зорана как на наивного ребенка и, покачав головой, произнес:
— Ты достаточно умен. Когда-нибудь сам все поймешь.
Несколько минут они оба молчали, погруженные каждый в свои мысли. Зоран прервал тишину:
— Рудольф.
— Да?
— Ты, наверное, хочешь знать, кто тебя заказал.
— Буду признателен, если ты все-таки приоткроешь завесу этой тайны.
— Меня наняли крестьяне из Ярры.
Граф явно не ожидал услышать подобного.
— Не может быть… Почему?
— Я думаю, в глубине души ты и сам знаешь ответ на этот вопрос, просто не хочешь этого признавать.
Рудольф поник. Он открыл было рот, чтобы ответить что-то, но промолчал. Видя его растерянность, Зоран продолжил, дабы избежать неловкой паузы:
— Вопреки твоим заверениям о том, что они просто искали повод тебя прогнать из-за отчасти понятного страха перед редким недугом, могу авторитетно заявить, что заблуждения на счет твой причастности к смерти Йохана до сих пор живы.
Граф все молчал, но было видно, что каждое сказанное Зораном слово хлыщет его гораздо больнее, чем кнут попавшегося на краже вора. Еще бы. Крестьяне, которых он так полюбил и с которыми был добр, искренен и щедр, несправедливо считали его убийцей. Люди, о которых он заботился даже после того, как они его изгнали, в ужасе послали за ним наемника, чтобы защититься от нападений, которых и так никогда бы не случилось.
Как жители Ярры могли так о нем подумать? Ведь он же все им объяснил…
Зоран чувствовал, что нужно найти какие-то слова:
— Я не могу пройти мимо ошибочности твоего изгнания. Ты должен жить там, где тебе место, — среди себе подобных. Ты можешь вернуться к людям, Рудольф, можешь и обязан. Они примут тебя, вот увидишь. Вместе мы сможем донести до них то, что в одиночку ты смог донести до меня: чудовища измеряются не количеством шерсти, но поступками. Ты скажешь крестьянам нужные и правильные слова, я знаю это и обязуюсь, в свою очередь, подписаться под каждым из них. Хочу сделать это для тебя в награду за твое благородство и… просто так. И я не приму отказа.
— Ты думаешь, шанс еще есть?
В глазах графа загорелась искорка надежды. Осталось только раздуть ее, чтобы появилось еще и пламя решимости.
— Сейчас самый подходящий момент, чтобы все исправить, граф. Другого такого может не представиться. Я скоро покину эти края, и больше некому будет подтвердить истинность твоих слов.
Трудно сказать, что заставило Рудольфа ван Пацифора прислушаться к Зорану из Норэграда. Может быть, доводы показались ему убедительными. Может быть, оптимистичный настрой наемного убийцы вселил в графа веру в успех этой затеи.
Но, скорее всего, он просто был наивным мечтателем, а таких, как правило, жизнь бьет больнее всего.