Подумав недолго, Рудольф, наконец, произнес фразу, за которую в последующем будет проклинать себя всю оставшуюся жизнь:
— Тогда не будем терять времени, мастер Зоран, и пойдем, пока светло.
Зоран обрадовался такому решению. Он действительно хотел сделать как лучше.
— Пойдем, граф.
— Только пообещай мне одну вещь.
— Конечно.
— Как бы ни сложился разговор, как бы ни отреагировали на нас крестьяне, ты никого из них не тронешь.
— Обещаю.
Рудольф ван Пацифор с признательным видом кивнул Зорану, и они отправились в деревню.
***
Начало смеркаться, когда вокруг них, в самом сердце селения собрались почти все его жители. Весть о возвращении графа быстро разнеслась по Ярре, и, выходя на улицу, кто-то брал с собой дубину, кто-то вилы, кто-то нож. Дружинники также находились в толпе, вооруженные своими ржавыми мечами.
Рудольф заговорил:
— Жители Ярры! Друзья! Я вернулся сюда, чтобы отстоять свою невиновность! Чтобы отстоять свое право называться человеком! Вы подослали ко мне убийцу, и он не даст соврать, что у меня была не одна возможность его прикончить! Но я не сделал этого! Как и не трогал Йохана! Вы приняли меня, когда другие от меня отказались! Я был благодарен вам тогда и благодарен до сих пор и никогда не трону никого из вас! Я не держу зла из-за решения избавиться от меня! Но, видит Бог, оно неверное! Примите меня назад, и я стократно отплачу вам добром за добро!
Зоран видел по глазам жителей, что они и так знают правду, но лица их все же остаются недоброжелательными. Неужели Рудольф оказался прав, и крестьяне просто искали повод избавиться от него?
Какой-то крестьянин, стоящий в первых рядах толпы, заговорил:
— Мы, граф, заверениям твоим не верим. Йохана ты убил. И видеть тебя мы здесь не хотим. Не надобно нам это. Убийц мы к тебе не подсылали и подсылать не собираемся, но видеть тебя не хотим. Уходите по-доброму, ты и этот твой убийца. А не уйдете, так прямо здесь мы вас и закопаем.
Зоран недовольно фыркнул.
«Даже признаться не могут, что наняли меня».
Вдруг Рудольф начал с особым вниманием рассматривать стоящую перед ними толпу. Он переводил пристальный взгляд с одного крестьянина на другого и, в конце концов, после минуты таких наблюдений разочарованно и даже слегка презрительно улыбнулся, будто внезапно узнал о жителях деревни что-то отвратительное. А потом произнес:
— Пойдем, Зоран. Они всё и так знают. Им просто были нужны мои драгоценности. Я не дарил им столько, сколько на них надето.
Зоран оглядел толпу точно так же, как до этого граф, и поразился увиденному: почти каждый крестьянин носил какое-нибудь изысканное ювелирное украшение, которое явно было ему не по карману.
Теперь все встало на свои места, и обнажившаяся вдруг подлинная причина изгнания Рудольфа ван Пацифора оказалась простой и до омерзения циничной.
Крестьяне не винили его в смерти Йохана. И они совершенно точно не боялись его болезни.
Они просто нашли способ его ограбить.
Наемный убийца смотрел на толпу испепеляющим взглядом.
— Зоран, пойдем. Тебе и мне тут не место.
Но Зоран отказывался подчиниться:
— Подожди.
Он подошел к тому человеку из толпы, который с ними заговорил, и с нескрываемой ненавистью произнес:
— Так вот в чем дело. Вы просто воры. Ради пары бесполезных для вас, олухов, побрякушек, вы готовы уничтожить жизнь человека, который был к вам добр. Человека, чьего мизинца на ноге не стоит ни один из вас. Будьте вы прокляты.
К Зорану, когда он, едва сдерживая гнев, уже собрался уходить, вплотную приблизились два дружинника. Клиф и Редрик. Последний заговорил:
— Советую убираться отсюда. А то и тебе придется здесь кое-что оставить.
Закончив фразу, Редрик лоб в лоб боднул наемного убийцу, продемонстрировав, что не потерпит возражений.
— Не влезай! — громко призвал Рудольф Зорана. — Пойдем отсюда!
И Зоран хотел прислушаться к нему, но…
«Продолжай».— шепнул кто-то в его голове. Кто-то, чей голос был еще отвратительней, чем игра на скрипке в неумелых руках. Некто незнакомый.
Или знакомый с недавних пор…
Некто, кому по неведомой причине нельзя было не подчиниться.
Зоран почувствовал, как внутри него что-то изменилось…
Ярость. Та, которую он так старательно подавлял, загремела подобно снежной лавине, засидевшейся на склонах гор слишком долго. Она хлынула ему прямо в лицо, будто освежающий дождь. Она радугой зацвела на душе и принялась зазывать на физиономию кровожадную улыбку.