— Понял, мой господин.
— Это хорошо, что ты понял. А то всякий раз, как мы встречаемся с Элаясом, я вижу среди арестантов знакомую рожу. Взять хотя бы сегодня. Как там зовут этого кузнеца, мужа одной из моих служанок, Анжелики?
— Хуго, мой господин.
— Да, точно, Хуго.
Дункан сделал глоток вина и после некоторой паузы продолжил:
— Хорошая баба, знаешь ли, эта Анжелика. Мне ее даже немного жалко. И утешить-то некому теперь ее будет. Муженька-то своего она уж точно теперь не увидит. Ну ничего, найдет себе другого такого же Хьюго, хе-хе.
— Хуго, мой господин.
— Ну да, Хуго, кого ж еще.
***
Элаяс Лисий Хвост, известный на всю округу разбойник, по слухам, занимался поставкой рабов в южные королевства. Теперь Анжелика знала, откуда он этих рабов берет, что ситуацию ее, впрочем, только усугубляло — мужа как не было, так и нет, но сердце теперь разрывается от осознания мук и тоски, которые он испытает перед неминуемой или уже наступившей смертью. Как ей теперь растить сына? Какую убедительную ложь придумать для него? И лгать ли вообще?
Тем временем, возле ее дома развернулась сцена, точь-в-точь копирующая ту, в которой не так давно она вынужденно участвовала вместе со своим мужем. Часть действующих лиц при этом осталась той же — неумолимая местная стража. Анжелику же и Хуго заменили соседи.
— Ну войдите в положение, господа стражники, нету у нас ста пятидесяти талеров, ну нет! Я смог заработать только сто десять, работая при этом день и ночь! Смилуйтесь, прошу вас. Возьмите пока то, что я успел заработать, а в следующем месяце я отдам больше. Отдам и положенные сто пятьдесят, и те сорок, которые задолжал.
— Я тебе еще раз повторяю! Не можем мы войти в твое положение! Служба у нас! А теперь собирайся и топай с нами!
— Смилуйтесь, благородные господа, видит Бог, не виноват я, что упал спрос на мои изделия! Не забирайте меня, прошу!
— Так, все, мне надоело! Глэм! Иствуд! Хватайте его и марш к дознавателю! — проорал старший из троицы стражников.
«Благородные господа», как выразился ремесленник, проворно повалили его на землю и быстрыми, отработанными движениями связали за спиной руки, после чего под отчаянные крики и плач супруги злостный неплательщик, едва ли не вор, был конвоирован в дом дознания.
Анжелика наблюдала за этим, и воспоминания о собственном горе накатили на нее с новой силой, а в глазах опять появился блеск. Но уже не слезы.
То были огоньки злобы, пусть и бессильной пока что.
Она снова посмотрела в глаза ворону, и от этого ей вдруг стало немного легче. По телу растеклось тепло странной, неведомой уверенности, и Анжелика ощутила нечто доселе чуждое — ей начало казаться, будто она способна на что-то повлиять. Способна, если и не вернуть отнятое, то хотя бы забрать что-то взамен…
Что-то вполне конкретное и равноценное потере.
Женщине вспомнился голос старика, рассказавшего ей в детстве мрачную и удивительную легенду, напугавшую впечатлительного ребенка настолько, что выдержки из нее отпечатались в юной памяти дословно, сохранились в первозданном виде до самой зрелости и теперь дождались своего часа.
«Они придут. Только позови их. Проси о мести, если слаб. Проси, если можешь дать что-то взамен, и каждый получит по заслугам. Они неизбежны. Они неотвратимы. Они сделают то, что должно. Верь».
И Анжелика поверила. И Анжелика начала просить.
Какой-то любопытный прохожий, засмотревшийся на дом служанки, вполне оправдано счел безумным тот факт, что она с самым серьезным видом, будто человеку, объясняет что-то севшей на перила балкона неказистой черной птице. Но слов, к сожалению, было не разобрать.
— Вот дура, — шепнул зевака себе под нос.
Афрейский ворон резко взмыл вверх, через минуту став небольшим черным пятном, летящим куда-то на север, еще через несколько минут — черной точкой на горизонте, а затем и вовсе исчезнув из виду. Анжелика провожала его взглядом.
И во взгляде этом было сияние заостренной стали.
***
Прошел ровно месяц с момента последней встречи Дункана ван Рериха с работорговцами, на которой он выдал Элаясу Лисьему Хвосту «всего пять» своих заключенных, среди которых был и муж Анжелики.
На улице темнело. Дункан сидел на лавочке в своем саду и уплетал яблоки, размышляя над тем, как хорошо, но утомительно быть мэром Трезны. Его душу переполняла гордость за предоставленную честь управлять целым городом, а также удовлетворение от осознания того, какие сочные плоды ему приносит столь непосильный труд.