— Красиво здесь, — начал Креспий. Невысокий, легкий и подвижный парень, он был одет примерно так же, как Зоран, к которому только что присоединился.
— Да уж, Афрей красив, — Зоран тяжело вздохнул. — Наверное, им можно было бы восхищаться бесконечно…
— Если не знать, сколько людей погубили его леса?
— Да.
Они некоторое время молчали, смотря на бесконечно прекрасные пейзажи северного Ригерхейма. Прервал молчание Зоран:
— Кто-то сейчас на контракте?
— Все здесь, в крепости. Наши птицы давно не приносили ничего стоящего. Твой контракт на мэра Трезны был последним.
— Я ушел за Дунканом почти два года назад и только сейчас вернулся. Хочешь сказать, за это время вороны не принесли совсем ничего?
— Братья говорят, что Ригерхейм с каждым днем все более скептичен. Наш Орден в сознании людей трансформируется из были в наивную притчу о справедливости. Да и сама справедливость, я слышал, становится для простого народа лишь мифом. Мало кто разговаривает теперь с птицами.
— Отрадно сознавать, что месть становится делом глубоко личным. Так и должно быть.
— Наверное. А где ты, кстати, пропадал так долго? Почему не возвращался?
— К барону было трудно подобраться, и планирование заняло много времени. А потом я решил немного отдохнуть от ароматов хвои.
— И где же ты отдыхал от них?
Зоран нахмурился, будто вспомнив что-то неприятное:
— В основном, в южных землях.
— А в Ланте был? Всю жизнь хотел там оказаться! Я слышал о ежегодном карнавале в этом городе. Говорят, что праздника более помпезного не сыскать во всем Ригерхейме! Ты побывал на нем?
— Да.
— И как?
— Помпезно, — угрюмо ответил Зоран.
Креспий почувствовал, что Зорану отчего-то не хочется говорить о Ланте.
— Конрат сегодня сказал, что контракты скоро снова появятся, — сменил он тему.
— Ну вот, а говоришь, Ригерхейм скептичен, и с птицами никто не разговаривает. Только откуда Конрату знать, что вскоре они непременно что-то принесут? Насколько я помню, он не пророк. Впрочем, не важно: он магистр, ему видней.
— Я давно не видел его таким радостным.
— Он всегда радуется новым контрактам, как-никак они у нас высокооплачиваемые.
Лицо Креспия сделалось грустным:
— А мне, если честно, не хотелось бы получить контракт.
— Я знаю, Креспий, знаю. Хотя, помнится, когда-то ты так и рвался в бой.
— Меня стала угнетать тщетность нашей миссии. Если раньше мне действительно казалось, что я могу сделать мир лучше, подарить ему некий баланс или, на худой конец, надежду на него, то теперь я понимаю, что навряд ли справлюсь с этим, потому что всех мерзавцев убить невозможно. Их неисчислимо много, как волн на море.
Зоран ухмыльнулся.
— Не поэтому, Креспий. Далеко не поэтому ты не сможешь сделать этот мир лучше.
— А почему тогда?
Зоран в течение нескольких секунд обдумывал ответ, после чего произнес:
— Что ты обычно делаешь, после того как выполнил контракт?
— Иду за платой к нанимателю.
— А что ты делаешь, когда получил плату?
— Иду в бордель.
Зоран рассмеялся.
— Ну хорошо. А что ты делаешь после того, как обошел все бордели, таверны и казино в городе?
— Возвращаюсь в крепость, Зоран. Я не понимаю, к чему ты это спрашиваешь.
Зоран продолжал:
— А где, и самое главное — с чем остается тот, чью жажду мести ты утолял? Твой наниматель?
Креспий задумчиво сдвинул брови.
— Чаще всего дома. И… ни с чем.
— Верно! Ни с чем. Ты не возвращаешь ему убитых родственников, а лишь отправляешь виновного в этом к праотцам. Ты не исцеляешь от наркозависимости какого-нибудь сына какой-нибудь несчастной матери, вместо чего просто вспарываешь брюхо наркоторговцу и забираешь за это у женщины последние крохи. Скольких бы сукиных сынов ты ни прикончил, Креспий, запомни: добра ты этим не сделал. Мы оставляем в душах людей только пепелище. Мы даже жажду мести в них уничтожаем, а она для многих из них — последний смысл жизни.
Зоран откашлялся и продолжил:
— Но это лишь одна сторона медали, Креспий. Та, что касается нанимателей.
Молодой убийца внимательно слушал каждое слово Зорана. Из всего Ордена он был для Креспия самым главным авторитетом, даже большим, чем сам Конрат.
— Расскажи про вторую, — попросил он.
— Что ж, хорошо. Вторая сторона касается тех, кого ты убиваешь. Видишь ли, Креспий, порой случается так, что из-за смерти всего лишь одного мерзавца страдает сразу много хороших людей. Запомни: у подонков тоже есть семьи, и их тоже может кто-то любить и оплакивать: их дети, их жены, их братья и отцы, которые за свою жизнь, может, и мухи-то не обидели. Оборвав жизнь дорогого им негодяя, ты навеки ожесточаешь и делаешь этих добрых людей несчастными.