— Капитан, сражение окончено, большая часть кораблей корсаров уничтожена. Флагман покинул сектор, а инспектор движется к «Сердцу Эльвы».
— Ясно. Буду встречать его в рубке капитана.
— Как угодно, сэр.
Увидев прошмыгнувшего мимо меня робота, я велел ему остановиться и, дождавшись, когда он подойдет, протянул ему «хрустальный кубок».
— Эльва, — громко сказал я, — пусть робот возьмет этот тиринтум, но пока не начинай строить реакторы. Возможно, у твоего инспектора есть запас этого материала, и вовсе не обязательно будет разрушать этот артефакт.
— Поняла, капитан, — в голосе Эльвы мне послышалось сочувствие.
До рубки я добрался в тот самый момент, когда остатки флота ОСА стыковались с «Эльвой». Многие корабли нуждались в срочном ремонте и спешили войти в доки и на ремонтные верфи, не подозревая, что те не функционируют, но сам командный корабль вошел в «Эльву», опередив всех, и теперь спускал трап. Первым оттуда выбежала четверка бойцов в черных с белыми полосами доспехах и, держа ангар на мушке, заняла позицию у трапа. Потом вальяжной, переваливающейся походкой из корабля в окружении десятка человек в пестрых одеждах вышел тучный мужчина, одетый в военную форму с множеством медалей и орденов на груди.
Отвисший подбородок и выпирающий живот выдавали в нем порок чревоугодия, крохотные маслянистые глазки беспрестанно бегали по всему залу. Когда он снял фуражку с пластиковым козырьком, я увидел на его лбу плешь, на которой, как слепни на корове, блестели крупные капли пота. С недовольной гримасой на лице он говорил что-то своим адъютантам, одежда которых была похожа на ту, что я видел на обезглавленной девушке в лифте.
— Сэр, — сообщила Эльва, — по приказу инспектора первого ранга космического флота ОСА вы отстранены от командования — вам присвоен статус заключенного. Вы не можете покинуть отсек, в котором находитесь.
Сердце бешено заколотилось, дыхание участилось, а спина покрылась потом, но я, подозревая, что инспектор сейчас смотрит на меня точно так же, как секунду назад я следил за ним, ничем не выдал свое беспокойство — сел в кресло и постарался расслабиться.
Все мониторы, еще недавно транслировавшие космический бой, теперь были безжизненны. В их черноту я пялился минут пятнадцать, до тех пор пока шлюзы зала не распахнулись, и на меня не обрушился, казалось, напрочь позабытый гомон толпы.
Вокруг тучного инспектора толпилась охрана и адъютанты, за которыми шла вереница вполголоса переговаривающихся людей, судя по виду — ученых. Инспектор, направляясь к центральному монитору, что-то говорил визгливым голосом и отдавал приказы сразу всем. Первое время на меня обращала внимание разве что охрана, но когда инспектор, заложив руки за спину, заговорил об антисанитарии, неубранных трупах, пропитавшем все вокруг запахе и о виновнике этого беспорядка, все взгляды обратились на меня.
— Ах да, вот она — дорогостоящая собственность института науки! Забирайте его, он ваш.
— Потрудитесь объяснить, — медленно произнес я, — с чего вы решили, что я чья-то собственность.
Никто не двинулся с места. Инспектор зло пожевал своими жабьими, в поллица, губами и ногтем поскреб нос-картошку.
— Я пристрелил бы тебя собственноручно, но в тебя вбухали столько денег, что хватило бы на постройку нового колосса. Впрочем, проект «Лидер» на стадии завершения — доставьте его в лабораторию.
— В какую, сэр? — воскликнул молодой адъютант, стоявший к инспектору ближе всех. Его смазливая физиономия, не по-мужски влюбленный взгляд и совсем не военные, страстные интонации в голосе вызвали в памяти смутно неприятные ассоциации.
— Как это в какую?! — сорвался на откровенный визг этот боров.
— Но… их тут много, сэр! — стал оправдываться адъютант.
— Значит, в ту, которая занималась этим проектом!
— Но, сэр, она на карантине.
— Тогда поместите в любую другую — а в зону карантина отправьте команду за нужным оборудованием! Всему вас учить надо…
Пока я, преодолевая подступающую панику, лихорадочно искал выход и одновременно размышлял о том, откуда у них вся эта информация про лаборатории и прочее, инспектор вновь вперил в меня маслянистые глазки:
— Почему он еще здесь?
Два солдата в бронескафандрах мгновенно подскочили ко мне, скрутили, будто и не было на мне «силового» доспеха, и, игнорируя мой трехэтажный мат, потащили к выходу…
Седой адмирал стоял, заложив руки за спину, в центре командной рубки. Он, пожалуй, был единственным высшим офицером, не признающим право имплантатов находиться внутри своего организма, а посему ему приходилось не мигая смотреть на множество мониторов, которые транслировали не только бой и расположение всех кораблей, но и каждую секунду выводили сотни данных, чертили диаграммы и требовали незамедлительной реакции. И слава Великому Космосу, что луч установки биополя без труда считывал команды прямо из мозга командора. Иначе ему пришлось бы потеть куда отчаянней.
Корабль содрогнулся, стоящие неподалеку офицеры попадали на палубу, а сам командор едва устоял на ногах. Даже в свете аварийных ламп отчетливо было видно, как побледнели пилоты, наводчики и другие сидевшие в креслах младшие офицеры, однако продолжали работать. Командор их не винил — для них было в диковинку находиться под обстрелом тяжелых ракет. Обычно до командного флагмана добирался разве что изрядно рассеявшийся лазерный луч.
Командор подправил рукой и без того идеально уложенные волосы и вновь невозмутимо уставился в мониторы, да только вряд ли его напускное спокойствие могло обмануть хоть кого-то. Даже черный, с золотыми знаками отличия, обычно внушающий уважение и трепет парадный мундир сейчас смотрелся жалко и уныло. Корабли его маленького флота один за другим исчезали под залпами имперцев, и он ничего не мог с этим поделать.
Всем своим телом, всей душой он ненавидел Системы Аливрии. Ненавидел до потемнения в глазах, до помрачнения рассудка. Их ценности, их цели, их принципы демократии, подобно вирусу, распространяющемуся во Вселенной, были ни чем иным, как ширмой для граждан, за которой гнусные правители творили все, что им заблагорассудится. Демократия, лживая свобода — для командора она была ненавистней и отвратительней осинового кола для вампира. Возможно, виной этому была текущая в его жилах кровь скифов — его далеких свободолюбивых предков, которая подарила ему способность отличать истинную свободу от ложной и порочной, а может — атмосфера, царившая в Федерации, в которой он вырос… Но сейчас это было неважно.
Командор обрекал своих людей на смерть не из ненависти к противнику и даже не из долга командующего силами Федерации, маскирующимися под корсаров, а из любви к Родине. Возможно, во имя этой любви он и его люди сегодня погибнут, но если они отступят сейчас, то ценность их кораблей и жизней не будет идти ни в какое сравнение с той ценой, которую заплатит вся Федерация.
На «Сердце Эльвы» находится пленник — лейтенант десантных войск космического флота Россовской Федерации, он и есть тот клин, который заставляет флот оставаться на месте и участвовать в сражении.
Сложные отношение между ОСА и Федерацией регулировались следующим образом: силы Федерации регулярно прощупывали системы и военные силы Империи, рыскали повсюду в поисках наживы и места, куда можно ударить, чтобы хоть немного ослабить Аливрию. Разумеется, они носили личину корсаров, разумеется, имперская разведка и ее правительство знали, кто такие корсары на самом деле, но, занятые войной с Запретными системами, они предпочитали закрывать на это глаза и не начинать полномасштабную войну с Федерацией. А все награбленное ими с лихвой окупалось продажей тиринтума этой же самой Федерации втридорога.
И все вроде бы хорошо, все всех устраивало, однако и тут были свои «но». До сей поры у имперцев не было веских и неопровержимых доказательств причастности военных сил Федерации к деятельности корсаров — все операции были чистыми и не оставляли следов. Но пойманный с поличным офицер представлял собой более чем достаточное доказательство. Минимум, что с ним сделают, — просканируют мозг. Полученной таким образом информации хватит не только, чтобы скомпрометировать его Родину, но и чтобы разработать планы нападения на несколько стратегических объектов, а также раздобыть иные секретные данные, к которым имел доступ лейтенант.