— Алексей Владимирович! — не поднимая от стола глаз, напряженно звенящим голосом сказал Сашко, и его безукоризненно правильное лицо стремительно стало краснеть.
— Я весь внимание, Георгий Васильевич!
— Да. — Он вскинул лицо и посмотрел на меня мучительно прямо. — Алексей Владимирович! Разве мы вас плохо приняли? Не создали вам все условия? И разве с нашей стороны был для вас хоть какой-то отказ?! Но... — уже по алой краске он еще раз стремительно покраснел, его большие выпуклые серые глаза стали как бы чужими на ярко-красном лице. — Мы ждали хоть какой-то признательности и от вас. А это что же? — Он с грохотом выдрал ящик стола и бросил перед собой взятый машинисткой «на память», нервно измятый экземпляр. — Как вас следует понимать? — Дрожащими руками он порылся в страницах, нашел и чугунным голосом зачитал то место, где описывалось, как он, Сашко, демонстрирует мне ущелье с оазисом и копающимся там, внизу, Имангельды, говорит о том, что охотник оказался самым популярным человеком на плато, что именно такими людьми живет и расцветает земля.
«Георгий Васильевич уважительно помолчал, глядя на шумящие внизу деревья, на фигуру бегущего с тачкой охотника, — читал о себе Сашко, — затем поднял глаза и спросил задумчиво: «Как живет?!. Ведь ни сил, ни времени не остается у него на ремесло, которое его кормило. На рыбалку в море не ходит, на охоту не ездит. А за это, — кивнул на темнеющий сад Сашко, — никто ему ни копейки не платит... Чем живет?» В этот момент начальник экспедиции был похож на чувствительного душку-барина, увидевшего на пашне своего крестьянина и умилившегося тем, что тот, несмотря ни на что, все еще жив...»
От гнева голос Сашко защемился. Бесплодно пошевелив губами, алолицый начальник экспедиции резко отвернулся к окну и посидел так, неподвижно, с выкаченными серыми глазами. Потом дернулся, усилием заставил себя вернуться к рукописи. Попробовал на разные лады голос, продрал его и, преодолевая распирающий его гнев, зачитал абзац, в котором говорилось:
«„Об Имангельды и об этом оазисе слухи все шире идут. И уже, понимаете, как будто не он при нас, а мы при нем, при Имангельды, — вот парадокс!.. И вы знаете, что я понял? Что Имангельды не только самый популярный человек у нас на плато, но и самый нужный. Он дает нам пример высоты жизни. Учит нас жить“. Я внимательно слушал Сашко. Он был какой-то неразбуженный. Ему просто в голову не приходило, что он, Сашко, есть главный человек на плато, олицетворение справедливости или несправедливости общества, и от него зависит благополучие сосуществующих с ним людей. И раз зарплаты не хватает «нужному» человеку, то не следует ли отсюда вывод, что ее получает кто-то ненужный? Или дело просто в душевной пустоте того, кто по своему положению должен был бы...» Не я должен!.. Я не должен! — гневно скомкав рукопись, прошипел, а затем громыхнул Сашко. Он вскочил и, вытирая лицо платком, прошелся по кабинету. Большие ступни его были поставлены прямо, и оттого его походка имела вид преодоления и упорства. — А если найдется другой какой-нибудь, начнет у меня тут свиней разводить. Мне что же, и ему прикажете платить?
— За свиней?.. Конечно.
— Вы что, не понимаете... — Сашко рухнул на стул и выбросил в мою сторону руки, — что я начальник экспедиции! Я никакого отношения не имею ни к саду, ни к свиньям, ни к... — Его выкатившиеся глаза были обращены ко мне.
— Имеете. Все мы имеем.
Сашко опустил голову и напряженно посмотрел в стол.
— Такой материал я завизировать не могу, — сказал он твердо. Лицо его постепенно принимало свой обычный алебастровый цвет.
— Как вам угодно.
— Вам не нужна моя виза?
— Нет.
— Та-ак! — Сашко вскочил и прошелся.
Бесшумно возникла печатавшая мне секретарша.
— На почту он ничего не сдавал, — доложила она Сашко.
— Так значит, вы еще не... — Сашко показал глазами на ком расправляющейся на столе рукописи. — Не отправляли, что ли?
— Отправил самолетом, — доложил я.
— А вы жох! — Он посмотрел на меня, потом на секретаршу. — Вы «ненужный» человек, Нина Аркадьевна! Вы что же, когда печатали, разве не поняли?! Вот тут он... — перегнувшись через стол, Сашко схватил рукопись, — пишет... — он судорожно полистал рукопись, ничего не нашел и кинул ее на стол, — ...что вы чужие деньги получаете... Ну?
— Как это чужие?! — уставилась на меня секретарша. — Вы чего это? Так это вы обо мне... — Она смотрела на меня, брезгливо поджав морковные губы.
Я кивнул на Сашко.
— О нем.
В гнетущем молчании стал слышен визг стоящего на сейфе вентилятора.
— Присядьте, Нина Аркадьевна.
Рослый Сашко шумно полез на свое место. А Нина Аркадьевна с брезгливо поджатыми губами присела на один из ряда выстроенных вдоль стены стульев, не спуская с меня круглых глаз.
— Если уж так, так чего чиниться?! — сказала она, не разжимая губ.
Начальник экспедиции помедлил, как бы вдруг задохнувшись. Потом сел прямо, расправил плечи.
— А ведь ваше поведение аморально, — сказал Сашко спокойно. Лицо у него потеряло всякое выражение, а глаза были мертвые. — Не успели приехать, спутались с этой, с прикомандированной к нам... — Он умоляюще глянул на секретаршу.
— В отцы ей годится! — сказала она брезгливо. Рот у нее был какой-то измятый.
— Вы думаете, мы этого не замечаем?
— Две бутылки вина выклянчил после закрытия магазина, — расправив рот, сказала секретарша.
— Пьянствуете, — как бы продолжая скорбное перечисление, все тем же мертвым голосом сказал Сашко. — Ну?..
— А если мы... — подсказала секретарша.
— Если мы обо всем об этом куда следует напишем, то я даже не знаю, чем это может кончиться для вас.
Опять стало слышно, как скребет вентилятор.
— Куда же вы хотите написать?
— Куда, Нина Аркадьевна? — спросил Сашко.
— Откуда его прислали.
— Главному редактору вашего журнала, — сказал Сашко.
Я вынул из бумажника свою визитную карточку, на обратной стороне написал адрес журнала, фамилию, имя и отчество главного редактора и отдал Сашко.
— Так! — неопределенно сказал он.
Мы опять помолчали.
— Так что будем делать? — с нажимом спросил Сашко.
— А разве надо что-то делать? — Я вопросительно посмотрел на Сашко, на секретаршу, аккуратно поставил стул на место и вышел.
Солнце было размазано в середине неба. Над плато — серый застойный зной.
Я постоял возле крыльца, выжидая, не выйдет ли Ольга. Она вышла.
— Есть предложение искупаться.
Она недружелюбно усмехнулась. Мы с ней в последнее время не разговаривали, лишь натянуто, кивком головы здоровались. Дело в том, что...
4
Дело в том, что она внезапно приняла предложение старшего механика Димы Французова...
Нестерпимо было видеть как бы раз и навсегда просиявшее лицо Димы и то, как он шептался с завмагом, очевидно, заказывая водку.
— Ну что ж! — угрюмо усмехнулась Ольга. — Поехали искупаемся. А вы что такой веселый?.. Неприятности?
— Ну какие у меня могут быть неприятности?! А ну, давайте-ка до моря — пешком!
— Вот как?.. И в машине уже вам отказывают?.. Дела!
Оплывая от жары, мы прошли с километр по густой, как мох, пружинящей, пыльной траве, когда нас догнал на своем уазике Сашко и приглашающе распахнул дверцы.
— Духота адская, — сказал он, стремительно краснея и глядя на меня мертвыми глазами. — Сорок два градуса в тени! — Машину вел он легко, привычно. — Вы правильно делаете, что ежедневно купаетесь. А я вот... живу у моря... и машина есть... и все как-то... — Он, как опытный слаломист, сбросил уазик с обрыва.
Мы искупались и сидели с ним на лавочке под навесом, глядя, как бросается в набегающие волны Ольга.
— Я чувствую, мы с вами как-то не договорили, — с видимым усилием сказал Сашко.
— Я слушаю.
— И не договорили, может быть, потому, что вы предпочитаете слушать. Мы перед вами как на ладони, а вы для нас, так сказать, вещь в себе.
— Из своей работы, как вы убедились, я секрета не делаю. А если я вам интересен как человек, то мне-то ведь не интересно иметь дело с мерзавцем.