— Чего ж ты мне не написала?
— А боялась. Ведь вы ж с Курулиным друзья!
— А почему выгнал?
— Курулин-то кирпич на сторону стал отправлять, — склонившись ко мне, сказала мать шепотом. — Стройки наши заморозил, а кирпич начал куда-то сплавлять — целыми баржами! Ну, а Андрей Янович, раз такое дело, отказался давать кирпич. Завод остановил, стал кричать, что он не для того завод ставил, чтобы устраивали махинации. «Я всяким жуликам и темным личностям не слуга!» — вот что еще кричал. А тут шоферов полно: машины подъехали. Самоходка на Волге кирпич ждет, стоит. А Андрей Янович, ты знаешь, бешеный. Завод остановил да еще Курулина при всем честном народе облаял. Лицо кровью налитое, глаза выпучил: «Какой же ты, — кричит, — партиец? Ты, — кричит, — перерожденец!»
Мать, вскинувшись, беззвучно и коротко рассмеялась.
Курулин даже почернел весь, — сказала она с усмешкой. — Конечно! Что такое «перерожденец»? Вспомнил... — Мать неодобрительно помолчала. — А когда новым председателем народного контроля вместо него выбрали меня — он ведь был у нас председателем, я тебе об этом писала, — так он неделю со мной не разговаривал, Андрей Янович-то. Вот он какой! Самолюбивый! — Она скорбно поджала губы. — Теперь и Курулин ему враг, и я ему враг. Как жить?
У меня было такое ощущение, словно меня загоняют в угол.
ГЛАВА 3
1
Я завтракал, когда вернулся со своего променада Андрей Янович. Завел под навес облепленный сухой грязью велосипед, явился, топая, на веранде: хваткий, низкорослый, кряжистый, с крутым, волевым, а теперь несколько обвисшим, но живым, распаренным после прогулки лицом.
— А ты только проснулся?.. Хе-хе!
Мы пожали друг другу руки.
— Чего приехал?
— Вызвали! — крикнула мать. — Хотят, чтобы Леша выступил на читательской конференции.
На его лице появилось напряжение, как бы сдерживаемая ярость.
— А ведь значит, плохо им! — сообразил он. — Боятся! Поддержки ждут!
— Ты хоть сам-то понимаешь, что говоришь? — не выдержала мать.
— А что я говорю?!
— Глупости!
— Ну что с ней будешь делать?! Прямо влюбилась в Курулина! — громыхнул и метнулся Андрей Янович, изобразив на лице улыбку. Жесты у него были коряво-энергичные, быстрые, наполненные скрытой угрозой.
— Это же ты им нахвалиться не мог! — крикнула мать. — «Вот это настоящий руководитель!» — сам же кричал. Как же ты так меняешь мнение?
— А я потому меняю мнение, — энергично подавшись в сторону матери, выкинув вперед руку и пришептывая от ярости, отбил Андрей Янович, что власть, к сожалению, не по плечу некоторым. Меняет! И в худшую сторону! Вот и я меняю о них мнение в худшую сторону! А ты, — энергично повернулся он ко мне, — если не скажешь им в глаза о них правду, то будешь не писатель, а тьфу!
— А правда готова?
— Как готова?
— Есть правда?
— Есть! — сказал он яростно, показывая пальцем куда-то в пол. — Я тебе ее выложу!
— Ну, тогда договорились. На конференции я дам вам слово. И вы ее выскажете. Сами. Прямо в глаза.
Он как-то не сразу понял. Затем его лицо как бы захлопнулось, и он быстро утопал к себе за буфет.
— Зря ты так-то, тихо сказала мать.
За буфетом нервно взвыла электробритва и оборвалась. Андрей Янович выскочил — с одной щекой выбритой, другой — серебрящейся: коротконогий, в лыжных штанах, широченной ковбойке и в вывезенной еще с Колымы медвежьей безрукавке, — хлопнул на клеенку толстую тетрадь, сел и наставил мне в глаза палец:
— Вот!.. Вот это, — тем же пальцем он указал на тетрадь, — настоящая история затона! А в твоей книге кто?.. Мальчишки! Какое влияние они могли оказать на жизнь?! — Почувствовав, что конечная победа осталась за ним, Андрей Янович трубно провозгласил: — Хе-хе! — И побежал добриваться.
Насколько я знал, эти свои мемуары он писал для Центрального партархива, в надежде на будущих исследователей. Он и писать-то их начал, раздраженный выходом моей книги, в которой, как он полагал, я обошел главный материал. В хлопнутой передо мной тетрадке сухо и твердо был зарегистрирован весь калейдоскоп затонских событий восемнадцатого года, главнейшим участником которых он сам и был: экспроприация завода и флота после установления советской власти; налет белых; «баржа смерти», пущенная вниз по Волге от Переволок; формирование красногвардейского отряда и его уход на двух буксирах через затопленные половодьем чащобы — скрытно — на Каму, навстречу сползающему вниз по Каме Колчаку. На одном из буксиров командиром был дед Курули Василий Курулин, на другом — Андрей Янович. Дед Курули со своим отрядом погиб в бою под Чистополем. А отряд Андрея Яновича влился в войска, которыми вскоре стал командовать Фрунзе.
Понимая и соглашаясь, что книга моя «не о том», Андрей Янович в то же время никак не мог понять, как это можно обойти «такой», да еще находящийся прямо в твоем же доме материал. Несомненно, он испытывал чувство оскорбленности. Никакие объяснения не могли смягчить тот факт, что я, как он полагал, пренебрег его жизнью, опустил ее как несущественную.
Мне многое в нем объяснило его революционное прозвище: «Кипяток».
— Вот видишь, он какой?! Умрет, а настоит на своем, — с одобрительно-осуждающей интонацией сказала мать.
— И на чем же он настоял? — спросил я, любуясь редким в наши дни щегольским почерком Андрея Яновича.
— Ну, как? В твоей книге-то, действительно: только мальчишки одни и бегают! — подсев к столу, быстрым тревожным шепотом поделилась со мною мать.
— Которые никак не влияют на жизнь?
— Ну вот видишь: ты и обиделся! А как они могли повлиять, чем? Тем, что штаны по заборам рвали? — Мать, вскинув голову, рассмеялась, видимо живо вообразив себе эту картину.
— Ну, нет, так нет. Хотя тогда непонятно, почему об одном из этих мальчишек столько тут разговору?!
Мать всмотрелась в меня с тревогой. Затем поняла, удивилась:
— А ты умный! — сказала она с оттенком тревоги. Пошла за буфет и прокричала Андрею Яновичу: — А он умный!
Они вышли оба из-за буфета, и Андрей Янович без прежней ярости, но все же довольно крепко распорядился:
— А Курулину ты тем не менее передай, что он — сукин сын! Ну, — повернулся он к матери, — чего ты меня не критикуешь? Председателем народного контроля Курулин ее назначил, — с яростным пренебрежением пояснил он мне. — Так она теперь из-за него загрызть готова.
Не Курулин меня назначил, а народ меня выбрал, — уже было направившаяся с чайником к чулану, остановилась мать. .
— Народ? — оторопел Андрей Янович.
— Да. Наш затонский народ. Все проголосовали за меня. Один ты почему-то воздержался. Вот какое у тебя отношение ко мне!
Андрей Янович смешался, с гневной пренебрежительностью махнул рукой и энергично пошел за буфет.
Выглядывающая из-за забора и внимательно слушавшая все это соседка вновь озаботилась и склонилась над грядками.
— А надо было не воздерживаться, а против голосовать! — рассердившись на себя за буфетом, вышел и припечатал Андрей Янович. — Во-первых, — грозно выставил он палец, — как ты можешь контролировать директора, если он приятель твоему сыну?! Что ты против него можешь сказать?
— Мне и сметь нечего, — приосанилась мать. — Я против него говорить ничего не собираюсь. Я за то, чтобы дело делать, — усмехнулась она. — А тебе лишь бы против сказать!
Мать даже замерла с чайником в руках. Так поразила ее точность, с которой она, в свою очередь, припечатала Андрея Яновича. Она торжествующе посмотрела на меня.
Андрей Янович рассвирепел:
— Нет, уважаемая Елена Дмитриевна! — подавшись к ней, со свистом сказал он сквозь зубы. — Мы-то как раз делали. Революцию у вас тут делали, армию в бой водили, промышленность в государстве ставили, золото стране добывали. Даже вот, пожалуйста, кирпичный завод вам на старости лет построили! — Андрей Янович повеселел. — Хе-хе!.. Но перед тем как делать, надо народ поднять. Вот как большие дела делаются!.. А если шахер-махер, да неизвестно зачем, да оскорбительно, — это не большие дела, нет! Это что-то другое, — сказал он, махая перед носом пальцем. — Один особняк в поселке построил, и в тот сам же и вселился. А-а? Радеет он о народе! А закрытый распределитель? Это что означает? Это означает, что есть свои и есть быдло! А раз так, то и поведение твоего Курулина понятно. Попробуй, объясни-ка это народу, зачем ты в первую очередь себе и своим, а уж потом... — Андрей Янович махнул рукой, пошел за буфет, но остановился. — Я вот хочу посмотреть, что Лешка скажет. Вот ему-то я не завидую. Прокукарекал — ну и сидел бы в Москве! — С выражением обычной для него непримиримости он повернулся ко мне. — Зачем приехал? Против Курулина ты не пойдешь: сам же прославил его на всю страну. А не пойдешь — так подлец! Разве не так? Сейчас за ворота выйдешь — люди к тебе полезут: что ты им скажешь? Нечего тебе им сказать. — Расстроившись на сей раз по-настоящему, Андрей Янович быстро и возбужденно прошелся по веранде. — Вот что, — сказал он, остановившись. — Уезжай!