Ушлый затонский народ, конечно, сообразил, как оно в действительности было дело. Но главной причиной гибели Сашки были все же бандиты, из-за которых школьник вынужден был ходить вооруженным, и в тот же день разъяренные затонские мужики побежали делать облаву. Нашли в Дуброве землянку. Но самих бандитов поймать не удалось. Столкнулись с ними на Золотой Воложке мы с Федей Красильщиковым. Дул резкий низовой ветер, заперший Волгу черными горбами лезущих встречь течения волн. Мы стреляли, стоя на песчаной косе, от острия которой как раз и отваливалось вправо старое русло Волги — Золотая Воложка. Крупный дождь бил зарядами и пробивал до тела. Из-за высокого лесистого мрачного острова, взятого в обхват Волгой и Золотой Воложкой, выносило на нас стаи беспомощных растрепанных уток. Мы громили их, охваченные темным азартом. А когда перелет отрезало и мы очнулись, коса наша была почти вся затоплена, упала ночь, и в кромешной тьме мы бросились через затопленные кусты, по колено и по пояс в октябрьской холодной воде, под наладившимся секущим дождем к моторке, которую оставили в маленькой потаенной протоке.
Проваливаясь в какие-то ямы, ощупью нашли моторку. Все в ней было залито. Кое-как, на веслах, переехали протоку, полезли по песку под глинистым обрывчиком и наткнулись на вырытую в этом обрывчике землянку. От такой удачи Федя даже перестал лязгать зубами. Из соломы, щепок всполошили быстренько внутри костерок. Огляделись: жилая землянка-то — примятая солома на нарах, котелок на гвозде... Ладно. Зарылись в солому и уснули как убитые. А утром выявилось: исчезли брошенные у дверей ружья и патронташи и зачаленная у самой землянки моторка. Я чуть не взвыл, когда понял, какие оказались мы лопухи. На счастье подвернулся возвращающийся в затон рыбак, и я отправил с ним Федю. А сам в ожидании Курули остался караулить — хотя и непонятно, что.
Тогда началась уже эра моторов, и Куруля прибыл на своей тяжелой завозне с шестицилиндровым тракторным двигателем. А вместе с Курулей прибыл «лысенький» и целый отряд вооруженных милиционеров. На малых оборотах, крадучись, мы пошли вниз по Золотой Воложке и нашли мою голубенькую моторочку под насупленным обрывом, спрятанную в ветвях опрокинувшегося в воду тополя. Нас с Курулей и Федей, вооруженных курулинской тульской двухстволкой, оставили сидеть под обрывом и сторожить моторки. А «лысенький» и милиционеры в длинных синих шинелях полезли наверх, чтобы прочесать этот глухой буреломный остров, источающий запах гнили, сырости и ежевики. Минут через двадцать звонко лопнул выстрел украденного у меня карабина, и тут же ему ответили пять тупых винтовочных ахов... Милиционеры принесли на шинели Константина Петровича Стрельцова, который именно с этого момента и перестал быть для меня «лысеньким». Он был ранен в живот пулей двадцать второго калибра, которую за два дня до этого я собственноручно отлил. Потрясенный Федя сидел, опустив в руки лицо, пока милиционеры опускали с обрыва трупы бандитов. В лицо Курули вмерзла безжизненная волчья улыбка. Мы вдребезги размолотили движок на курулинской завозне, чтобы успеть домчать Стрельцова до затонской больницы.
Этими выстрелами и кончилась наша юность. После войны нас все тянуло дурить, а тут жизнь глянулась нам весьма серьезно, мы кожей почувствовали: еще один период исчерпан, теперь у каждого из нас — свой неведомый путь.
От теперешнего директорского стола Курулина и до места, где уничтожили банду, было всего-то не более километра. Теперь там беспокойно ходила, то морщась, то образуя свинцовые лысины, серая утомленная вода.
Курулин, сузив глаза, тоже смотрел на эту воду. Потом он расправил собранные в кулаки пальцы и подался вперед, упершись ладонями в стол.
— Почему же мы оказались не готовы к ремонту флота, Николай Вячеславович? — Он смерил взглядом жидкую, как бы еще не сформировавшуюся фигуру главного инженера. — Завод-то был, извините, на вас!
Веревкин даже выше ростом стал от гневного изумления.
— А вы знаете, меня всюду учили честности! — Лицо его стало наливаться медью. И голубые глаза стали странно чужими на этом медном лице.
— Ну и почему же не научили?
Веревкин просто обомлел. И некоторое время, по-детски открыв рот, оторопело смотрел на Курулина.
— Научили! — сказал он.
— Ну и в чем же заключается ваша честность, если вы не сделали то, ради чего вас учили честности?!
— А вы демагог! — бледнея, сказал Веревкин.
Курулин медленно откинулся на стуле.
— Что будем делать, Вячеслав Иванович?—спокойно спросил он, повернувшись к Славе Грошеву, который, страдая, стоял за его спиной у дуба.
— Ты что делаешь?! Ты как смеешь так говорить?! — вышел к сыну и потряс руками Грошев.
— Того и гляди проклянет! — Веревкин, округлив глаза, посмотрел на Курулина, помедлил и сделал веселое лицо. — Ты успел ли опохмелиться? — вытянув петушиную шею, закричал он отцу. — А что? — дернулся он к Курулину. — Вполне может и посоветовать. С него станется. Ты где? — крикнул он отцу, как глухому. — Все еще по чужим сеновалам живешь? Все еще не прогнали? — Он повернулся к Курулину. — Уважают!
— Я ж твой отец! — растерялся Грошев.
У них у обоих была манера трясти руками.
— Ты снятый со всех должностей пьянчужка! — мучительно улыбаясь, вскричал, протягивая руки, Веревкин. — Тебя за кого тут держат?.. О тебя же ноги вытирают, а тебе всего лишь щекотно. И ты еще лезешь, дыша перегаром, ко мне — зачем? У тебя что — ко мне вопросы? Или ты хочешь, извините, дать мне совет?
— Ты человек или нет? — ужаснулся Слава. С выражением беспомощности на лице и всей тщедушной фигуре он обернулся к Курулину.
— Это же вы изнасиловали завод посторонними заказами! — яростно бросил Веревкин. — Для кого-то! Им надо! А нам? Это же вы доигрались со своим «Миражом», заставили бурлачить всех на него и в итоге довели затон до банкротства!
Загорготала лежащая на столе трубка. Курулин поднял ее, энергично переговорил с Москвой. «Зачем мне другой человек, — резко спросил он, — если мне нужен этот?.. Конечно! Ответственность беру на себя».
Он посидел, глядя мимо всех, потом усмехнулся и поднял глаза на Веревкина.
— Я уже говорил вам вчера, Николай Вячеславович: заместителя мне разрешили иметь. По флоту и судоремонту.
— Своевременно! — Тело Веревкина как бы взвилось в приступе ядовитого смеха. — Назначайте побыстрей, чтобы успеть спросить: «Почему ты не отремонтировал флот?!»
— Вам, Николай Вячеславович, удобно заполнять анкету, — негромко сказал Курулин, — каждая графа убедительна: не курю, не пью, не состою, не участвовал, не принадлежал, не пытался, не пробовал, не нарушал... Прослеживается стремление к нулю?.. — Курулин вопросительно посмотрел на побледневшее, с затрясшимися губами лицо главного инженера.
Слава подсел к сыну, как к больному, положил руку ему на плечо, заглянул в лицо и с сомнением поднял глаза на Курулина.
— Ты уж больна... эта... Василий Павлович?.. Он все ж таки главный инженер, тебе почти ровня.
— Да? — хмыкнул Курулин. —Так кого заместителем по флоту изберем, Николай Вячеславович? — как ни в чем не бывало спросил он главного инженера.
Веревкин дерзко засмеялся, сбросил руку отца со своего плеча и сам обнял его за плечи.
— Так вот, Василий Павлович! — вскричал он, представляя отца. — Согласно вашей теории у него же сплошные «да»! И пьет, и курит, и привлекался...
— Вот ты как ко мне?! — опечалился Слава.
Курулин длинно помедлил, глядя на белые айсберги «Волго-Балтов».
— Сумел бы отремонтировать флот? — спросил он, посмотрев на расстроившегося до слез Грошева.
— Так куда ж тут денешься, — отмахнулся Слава. — И не умеешь, так обязан суметь.
Курулин опять помедлил, глядя на «Волго-Балты». И я увидел, что он уже все решил и теперь думает над тем, как преподнести свое решение.
— Главный инженер, как всегда, прав, — Курулин неожиданно ухмыльнулся. — Назначаю вас, Вячеслав Иванович, своим заместителем по флоту и судоремонту. — Он встал и, не выходя из-за стола, терпеливо подождал, пока опешивший, ничего пока еще не понявший Грошев подойдет и пожмет протянутую ему руку. — Поздравляю.