XIX. Роман сделал так, как обычно поступал в гражданских или военных делах: ничьим мнением не поинтересовался, но сразу вышел из города и вместе с войском направился в Кесарию[14]. Там он, однако, замешкался и, откладывая дальнейший поход, дал повод себе и другим думать о возвращении[15]. Но не мог он принять позора на свою голову и потому, вместо того чтобы заключить мирный договор с врагами и заставить их прекратить ежегодные набеги, то ли отчаявшись, то ли осмелев больше нужного, очертя голову двинулся на неприятеля. А те, узнав о его приближении, решили завлечь его подальше и затянуть в западню; с этой целью они выезжали из строя на конях нам навстречу, а потом, будто пускаясь в бегство, возвращались назад; несколько раз они повторяли этот маневр и таким образом сумели захватить и пленить некоторых наших военачальников.
XX. Забыл упомянуть: от Романа укрылось, что царь персов или курдов[16] находится с войском и ему оно было обязано основными успехами. Роман же не верил людям, которые своими глазами видели царя, мира заключать не хотел и считал, что одним ударом разделается с противником. Этот неуч в военном деле распылил силы, часть оставил при себе, часть отправил в другое место и вместо того, чтобы выставить всю армию, выстроил против врага меньше половины[17].
XXI. Того, что случилось дальше, я и хвалить не в состоянии, и порицать не могу. Царь сам принял на себя всю опасность. В этом и состоит противоречие. Ведь если расценивать Романа как бесстрашного человека и отважного бойца, то его поведение дает повод для похвал. Если же учесть, что по правилам военной науки лучше бы Роману, как первому военачальнику, стоять поодаль, отдавать воинам необходимые распоряжения и не рисковать безрассудно своей жизнью, этот царь достоин жестокого осмеяния. Что же до меня, то я скорее с теми, кто его хвалит, а не обвиняет.
XXII. Итак, вооружившись с головы до ног, Роман обнажил меч против неприятеля. Я слышал от многих, что он убил в тот день множество вражеских воинов, а остальных обратил в бегство. Но потом нападающие, признав в нем императора, стеной окружили его со всех сторон, и когда Роман, раненый, упал с коня, царя ромеев схватили и пленником привели во вражеский лагерь; его войско рассеялось, небольшая часть спаслась бегством, а большинство были взяты в плен или стали жертвой меча[18].
XXIII. Пусть, однако, подождет рассказ о царском пленении и о том, как обошелся с Романом его победитель. Прошло немного времени, и один из беглецов первый явился в столицу, распространяя весть о случившейся беде; за ним прибыл второй, за вторым – третий. Ничего определенного они не сообщали, но все толковали о несчастье. Одни говорили, что царь скончался, другие утверждали, что он только взят в плен, третьи – что видели его раненым и упавшим на землю, четвертые – будто его связанным (они сами свидетели) вели во вражеский лагерь. Эти события были обсуждены на совете в столице, царица спросила, что ей делать, и все решили, что на Романа, то ли он в плену, то ли мертв, внимания сейчас не обращать, а власть взять в свои руки ей самой и ее сыновьям.
XXIV. При этом одни отдавали царство ее сыну и чаду, оставляя не у дел мать, другие снова вручали всю власть ей. Что же до меня, то я не одобрял ни того, ни другого и (не стану лгать) полагал, что им следует править совместно: ему выказывать сыновье послушание родительнице, а ей распоряжаться государственными делами совместно с чадом своим. Такое решение было по душе и царю Михаилу, который добивался того же самого. Но те, кто желал прибрать к своим рукам царство и стремился использовать власть ради собственной выгоды, подстрекали ее к единодержавному правлению, а его заставляли не слушаться мать.
XXV. Не знаю, как мне тут выразить восхищение Михаилом. Со мной одним советуясь о государственных делах, хотел он, если только это угодно матери, отстраниться от власти и не желал перед нею ни заноситься, ни себя унижать. Я нередко сводил их вместе, и он до такой степени опасался перечить матери, что даже краснел и смущался, когда должен был взглянуть ей в лицо. Между тем еще до того, как было принято решение, в столицу по приказу царицы прибыл кесарь[19], который согласился с моим мнением и высказался за совместное правление царской семьи.
XXVI. Не успела улечься эта волна, как в тот же день с ревом вздыбилась на нас другая. Предводитель вражеского войска, увидев плененного ромейского царя, не возгордился успехом, но был смущен своим счастьем и отнесся к победе с таким благоразумием, которого от него никто и ждать не мог. Он утешил пленного, разделил с ним трапезу, удостоил почестей, снабдил стражей, освободил от оков тех, кого тот назвал, отпустил всех пленных, о которых тот просил, а в конце концов и его самого освободил из плена, заключил брачное соглашение и, взяв клятвенные заверения, с блестящей свитой отправил на родину[20]. Это и стало началом зла и основной причиной многих несчастий. Сподобившись того, на что он никак не рассчитывал. Роман решил, что без труда вернет себе Ромейское царство, и сам стал вестником счастья, последовавшего за несчастьем: собственноручно написал царице письмо, где извещал обо всем с ним случившемся.
XXVII. Во дворце тотчас же начались шум и суета – одни удивлялись, другие и поверить не могли такому обороту событий. Царица тоже пребывала в замешательстве и не знала, что ей делать. Среди этих недоумевающих и отчаявшихся людей находился и я, и когда все стали спрашивать моего совета – особенно настаивал и требовал его от меня мой драгоценный царь[21], – я ответил, что от Романа надо избавиться, в пределы царства его не пускать, а также повсюду разослать указ об отстранении его от власти. Людям основательным мой совет показался полезным, но другие рассудили иначе.
XXVIII. Так обстояло дело, и царь Михаил, опасаясь за свою судьбу и остерегаясь свирепого нрава Диогена, принял решение, сулящее ему безопасность и, надо полагать, весьма разумное. Он удалился от матери, стал действовать самостоятельно и, воспользовавшись советами двоюродных братьев – я имею в виду сыновей кесаря[22], – заручился поддержкой дворцовых стражников (племя это – все из щитоносцев, потрясающих в руках тяжелыми железными и обоюдоострыми секирами). И вот разом ударили эти воины по щитам, закричали во всю силу своих глоток, лязгая секирами и завывая, явились к царю, чтобы защитить его от опасности: они окружили его кольцом и, не прикоснувшись к нему и пальцем, отвели в верхние этажи дворца[23].
15.
Пселл, скорее всего, имеет в виду военный совет, о котором рассказывает Никифор Вриенний (
17.
Обвинения Романа Диогена в невежестве в военном деле, конечно, продиктованы ненавистью писателя к императору. Тем не менее Роман действительно отделил от основных сил значительный отряд своего войска под командованием Иосифа Тарханиота, который, натолкнувшись на сельджукское войско, бежал в Мелитину (
18.
Так скороговоркой повествует Пселл о битве византийцев с сельджукским войском Алп-Арслана при Манцикерте (19 августа 1071 г.). Сведения различных авторов о ходе сражения расходятся (помимо византийских, об этом сражении сохранились сообщения у арабских и армянских историков). Роман Диоген пал жертвой предательства. Арьергард его войска, которым командовал Андроник Дука (сын кесаря Иоанна), обратился в неожиданное бегство, что привело к поражению всей армии. Разгром византийцев при Манцикерте открыл сельджукам путь в Малую Азию, что в конце концов поставило империю на грань катастрофы.
19.
Кесарь Иоанн Дука был выслан Романом из столицы и жил в своем вифинском имении. От этого периода сохранилось одно письмо кесарю Пселла, в котором писатель, утешая Иоанна, говорит о том, что императрица сохранила к нему доброе расположение,
20.
Согласно договору Алп-Арслана с Романом Диогеном, последний уступал сельджукам большую территорию (в том числе Манцикерт, Антиохию и др.) и обязался выплачивать султану ежегодную дань. В обмен сельджуки обещали не тревожить границ империи. Роман Диоген согласился также выдать свою дочь за сына Алп-Арслана (по другим источникам, женить сына на дочери султана).
23.
Михаил VII Дука (Парапинак) был провозглашен единодержавным правителем 24 октября 1071 г.