Первая стопка для плохого настроения, вторая стопка от бессонницы, третью надо сейчас начинать читать, но тут в кабинете без какой-либо предварительности появляется Коркоран. За его спиной для моральной поддержки маячит вечно неразлучный со своим коллегой-химиком доктор Хаддлстоун, завязанный в жёлто-красный полосатый галстук.
-Вас что, кто-то приглашал? – вежливо интересуюсь я вполголоса, не поднимая взгляда и по диагонали читая отчёт генерала ла Пьерра об установке новой системы безопасности периметра.
Ветер согласно толкнулся в стёкла, и матовая лампа на столе игриво подмигнула двум внезапно онемевшим директорам корпусов. Потом Хаддлстоун потянул химика назад:
-Я ведь говорил тебе, не прись напролом, созвонись сначала с приёмной и запишись, сам ведь постоянно то вышел, то вошёл, но всё куда-то не туда… Срочное дело у него тут, видите ли, и к руководителю Института он дверь ногой открывает…
Коркоран подавился нервным смешком, коротко поклонился и попятился обратно в коридор.
-О своей новой должности, господин Коркоран, вы узнаете завтра от директора седьмого корпуса Марио Оркилья… Не надо трагических поз, Теодор, коллега прав: вас никто не заставлял столь дерзко нарушать субординацию, кроме вашего собственного нетерпения. А вы, господин Хаддлстоун, останьтесь. У меня здесь к вашим, так сказать, разработкам возникли вопросы. Соланж, будьте любезны, оформите все необходимые документы по вопросу смены директора седьмого корпуса и подайте нам зелёный чай.
Хаддлстоун проглотил собственный язык и молча опустился в кресло напротив стола. Пока Соланж заваривала нам сенчу с лимонными цукатами, мне подвернулся под руку крик души Андре (Длинного) из архитектурки. Крик души был на восьми листах десятым шрифтом через единичный интервал. После ухода Сао Седара на должность замдиректора СИИЕС, нулевой отдел стихийно распался, а жизнь заведующего архитектурным бюро превратилась в кошмар. Надо бы съездить в Кронверк, поговорить там насчёт желающих перевестись к нам. Запишу, чтобы не забыть, теперь главное, не забыть, где записано. Длинному надо ответить: хоть он и охламон, зато чертежи сдаёт в сроки. Побольше бы мне таких охламонов.
-Соланж… Соланж… Где вы там ходите, где мой чай, пошлите в архитектурку письмо, что их проблему мы решим до конца этой недели, что там Коркоран, и вообще, сейчас утро или вечер?..
-Вечер, господин директор Антинеля, - Соланж изящно опускает поднос на стол и забирает бумаги. - Всё в порядке. Там на линии господин Шарль Моллар из Марчеллы, тот, который банкир и которого интересует возможность инвестирования своих средств в наши разработки.
-Переключайте.
Хаддлстоун в это время с первобытным ужасом заглядывает в свою чашку. Директор пятого корпуса люто ненавидит зелёный чай и предпочёл бы его не пить; он всей душой тянется к свежим пирожным, но отчаянно боится совершать резкие движения в моём присутствии. Живая картина «близок локоть, да не укусишь».
-Аллёу, как жизнь, хорошё-о? – звучит в трубке картавый говорок Моллара, и кажется, что за окном ласковое пушистое солнце, одуванчики и беззаботное лето. В Марчелле не знают, что такое синие зимние сумерки, холодный звенящий ветер и ледяное дыхание неба… Моллар между тем продолжает ворковать:
- У меня есть одинь деловой дело к вам, господин Норд: нами совместно открой фармакологи фабрик в пригород Асиетта. Ваш идей и работа, мой деньга. Да?
-Это не телефонный разговор, Шарль. Но мне нравится это предложение. Я подъеду завтра к трём, и мы всё обсудим. Вы сейчас в Марчелле или в Кесселе?
-Кессель, мой резиденц. Завтра, три. Отлично. Мой ожидай нетерпеливо ваш визит. О-ревуар!
Так, это мы тоже запишем. Позвоню потом Дьену Садерьеру, пусть он тоже это запомнит, как говорится, wczelki wypadek. Изумрудный чай с лимоном и вербеной хорош, как никогда.
-Что же вы не пьёте, господин Хаддлстоун? У меня есть к вам вопросы по прайс-листу ваших услуг. Оборудование простаивает, половина сотрудников спокойно живёт с восьмичасовым рабочим днём с выходным по воскресеньям, а инвестиций вы почему-то хотите не меньше, чем все остальные, а даже и больше. Ознакомьтесь с научным планом на будущий год и доведите до персонала. Я вкладываю в вас свои деньги, и мне нужна реальная отдача. Пока что адекватные затратам дивиденды поступают только из реанимации с инфекционным отделением, и это наводит меня на определённые мысли. Совершенно определённые.
-Я разберусь, - как можно более твёрдо отозвался Хаддлстоун.
-Да уж, пожалуйста, - иронически отзываюсь я, созерцая хирурга поверх края своей чашки.
-Иначе мне придётся принимать крайние меры. Всё, можете пока быть свободны. Повстречаете господина А. Ф. Баркли, засвидетельствуйте ему мой всесторонний респект.
Хаддлстоун кивнул, и, допив до дна чашки зелёный чай, удалился в сторону пятого корпуса – исправлять свои организационные ошибки. Он не так глуп, как кажется, но пока его не пнёшь как следует, работать не будет органически. Это вам не всепогодный круглосуточный хирург Баркли.
Ветер никак не утихает, скребётся в стёкла, крутит мелкую снежную пыль. Совсем стемнело. От далёких фонарей на матовом потолке зыбкие пятна, словно замороженные бабочки.
Это неважно – всё неважно. Даже то, что ледяные пальцы сводит в судороге, а глаза пытаются вновь закрыться навсегда. Ветер поёт свою балладу о зиме, и синий хрустальный вечер цепенеет за стёклами от холода… Целый день без кофе; кровь остановила своё течение в венах, утро путается с вечером, а в висках свинцовая тяжесть, и так неохота хоть что-то делать. Наверное, это усталость и все бессонные ночи этой недели. Кружево снега за окном….
Но это потом пройдёт… иначе в Антинеле не может и быть.
Пусть…
Сегодня очень тепло. Ожившие, очнувшиеся от холодного оцепенения девушки достали из комодов и шкафов тонкие разноцветные платья, похожие на лепестки только что распустившихся душистых цветов. Среди них Соланж словно куст можжевельника в своём сером шерстяном платье и стоптанных туфлях на низких каблуках. Не боясь простуд, эти дети солнца метелицей из нежных цветов летают из корпуса в корпус. Оживлённо чирикают, гладят кошек, крошат воробьям печенье, красят губы блеском и тут же улыбаются небу.
Всё ещё не облетевшие тополя возле девятого корпуса радостно лопочут круглыми листочками, и в сплетениях их ветвей на фоне васильково-синего неба прячутся озорные девушки-дриады.
-Как жизнь, хорошё-о? – щебечет с бригадой капо Тьера Санавьена привезённый ими Шарль Моллар в пальто ёлочкой и зелёной шляпе. Пенсне на его мальчишеском вздёрнутом носу пускает таких ярких солнечных зайчиков, что за ними пытается гоняться чёрный пушистый котёнок с белым пятном на ухе.
-Хорошё-о, - отвечает Моллару миниатюрный Тьер Санавьен. Он сидит на чугунной оградке возле рябины и увлечённо поедает блинчик-буррито. Остальные сакилчи кучно расположились под рябинами и пьют первую за сегодняшний день порцию капуччино. Моллар, нашедший у Санавьена понимание, не замолкает ни на секунду:
-А как девушки, хорошё-о? - делая при этом очаровательно произвольные ударения.
-Девушки у нас ещё как хорошё-о, сами увидите, - смеются сакилчи и подмигивают друг другу.
-Шарман! Я очень любит девушки, и потому всегда интересует, как…
Да, сегодня тепло, ярко и шумно, как будто вокруг меня взвихрились пёстрые пушистые перья и разноцветные бархатные летние цветы. Только все эти конфетные фантики – помимо меня. Я по всем этим фантикам хожу, сминая их каблуками остроносых сапожек, и ни о чём не сожалею.
Пусть. Пусть это будет, пока не ударили заморозки. Пусть хоть на один день уйдёт из души горькое неизбежное понимание того, что смерть – не противоположность жизни, а её часть…
Пусть улыбается ноябрь и алеет цветок-часики на моём окне. Этим ничего не изменить – так что пусть…Чуть передёрнув плечами от внезапного холодка, быстро шагаю через круговерть всей солнечной пёстрой мешанины в пятый, медицинский корпус.