На этом моменте вслед за вежливым стуком появляется секретарша. Сегодня на работу вышла Диана Монти, два месяца проведшая в медицинском корпусе. После аварии в общежитии, когда вечером сорвало заглушку на трубе с горячей водой в душевой, Диане восстанавливали девяносто процентов кожи.
Сняв эту кожу предварительно с тех, кто отвечал за работу водоснабжения в общежитии.
-Господин директор Антинеля, я уезжаю в Кессель подписывать договора купли-продажи с Шарлем Молларом и прежним владельцем фармакологического предприятия, - вежливо сообщает Диана, одним глазом поглядывая в свой молескин. – В пять часов у вас совещание руководителей корпусов, потом летучка у химиков и встреча с заказчиками по профилю доктора Алекса Баркли.
-Да, - я отдаю Диане необходимые документы и доверенность. – Как подпишете всё, позвоните мне с отчётом.
-Будет сделано, - чуть кланяется она и уходит, ёжась в тонком льняном платьице, отдувая с глаз длинную чёлку и щурясь сквозь непривычные для неё тонированные очки. Лицо ей восстановили за три операции, но брови и ресницы так и не смогли. Ничего… время и это исправит.
Из-за шуршащего по оцинкованным водостокам сильного дождя хочется спать. Дрёма вылезает из сумерек в углах кабинета и мягко оплетает своей тёплой паутиной.
Потихоньку темнеет. Прозрачный дождь дробит и отражает свет окон и фонарей.
Я заканчиваю работу и иду к своей любимой рябине с кружкой горячего чая в руках. Слушаю шорох сумерек и плеск ноябрьского дождя по пыльным стёклам на лестнице. Лампочки светят вполнакала, тоже окутанные вечерней дрёмой. А в старом флигеле электричества вообще нет – в дождь там вечно коротит проводку.
Высоченные пролёты лестницы, поскрёбывания и шорохи под скрытым тенями потолком, кованые перила, широкие гранитные ступени. Огромное пространство, населённое призраками дыхания и эхом прошлого… Оно резонирует от стука каблуков, как сводчатая ракушка, оно прячет от меня свои тайны, показывая лишь самый краешек.
На одной из лестничных площадок между этажами, в металлическом кованом ящике, цветут чайные розы. Бледно-коричневые, с тонкой светло-жёлтой каймой, они печально смотрят в дождливые небеса сквозь пыльные стёкла, и плачут тонким, еле уловимым ароматом.
Этот аромат вплетается в запахи пыли, старых книг, дождливых сумерек и сырого ветра, как неяркая нить ноября, как отражение грустной улыбки.
Чайные розы в дожде, одиночество, сумрак высоких гранитных лестниц…
Никогда нельзя угадать, чем удивит тебя этот ноябрь, эта осень, эта жизнь. Если бы можно было - … подумайте над этим. Даже если не встретите в тенях дождя хрупкие и печальные чайные розы.
========== Лоскут № 13 ==========
Соковыжималка. Фрейд. Ужин.
А в нашем семействе Знаковых Предметов – прибавление. Ибо фикусофил Хироко Окада ввёл в моду здоровый образ жизни, с всякими там глубокомыслящими доктринами доктора Курпатова, бифидокультурными йогуртами, Рахманиновым, тибетским чаем в кирпичах и конским кормом, который называется красивым словом «мюсли». А поскольку радиооптики ухитрились кому-то продать списанный ла Пьерром спутник-шпион, выдав его за орбитальный телескоп, у Окады появилась к желанию ещё и возможность свою идеологию внедрять.
Мне-то что – хочет экологически чистых лампочек и выращенного без нарушений трудового законодательства кофе, путь покупает, весь откат больше нормативных трёх кусков в месяц его по праву. А коли Хироко его же электорат линчует за обязательную овсянку в меню – ну… Очередь из соискателей на пост директора первого корпуса ещё нельзя обернуть вокруг экватора, но уже можно считать куболитрами. Пока что Окада, проявляя всегдашнюю осторожность, внедряет свой ЗОЖ ползком, на пузе, как крыса, подбирающаяся к яйцам спящего бульдога.
Он ходит везде с калабасиком, откуда сосёт разбодяженный водопроводной микрофлорой матэ, и с тяжкими вздохами вынимает из горшков с геранями сигаретные бычки. А ещё Хироко купил в первый корпус соковыжималку. Она теперь тоже Знаковая, как и её двоюродная сестра Кофеварка. Предмет культа, причём не только у обитателей первого корпуса, но и у всего Антинельского поголовья.
Стоило агрегату занять место в нише между дверью во флигель и аркой входа на этаж, как все без малого …цать тысяч квадратных метров НИИ всколыхнуло домыслами, предположениями и смелыми выводами. Согласно хрестоматийной версии, вещь была куплена специально для директора, ибо, как известно – он любит с мякотью, с солью и сметаной, и чтобы ещё дымилась. Сомнения вызывал только размер загрузочной колбы: это ж как мелко рубить придётся?..
Любителей нуара перекрикивали гиперреалисты из лабораторий Бониты: ребя! Вот тут-то мы с вами и хлебнём сочку из сосенок – какие ещё фрукты, вы что, спятили, в мире кризис…
Невыносимый, но восхитительный хирург Баркли в присутствии большого числа зрителей с пафосом принёс к соковыжималке дохлого голубя и попытался сделать голубичный сок – но был едва ли не покусан впавшим в неистовство Окадой, и позорно бежал, бросив свою дичь на поле брани. Примерно на третью неделю страсти по соковыжималке слегка улеглись. Общественность перестала с повышенным вниманием осматривать лезвия на предмет кровавых потёков, и пытаться выжать сок из всяких неподходящих вещей и предметов, как-то: фарша, комнатных растений, семечек, мыла, чайной гущи и одного отчёта о работе архитектурного отдела. Хотя, может быть, это кто-то лунный просто перепутал агрегат со шредером?..
А сегодня иду, кутаясь в палантин с камеей, несу меж пальцев стаканчик двойного эспрессо – ага! Возле соковыжималки трется её непосредственный крестный отец, Хироко Окада, с какой-то непонятной, но очень фрейдистской штукой в руках. Из тех, знаете, при виде которых некоторые женщины говорят «А-ах!», а некоторые краснеют и глупо хихикают. Когда я выныриваю из-за поворота коридора, Хироко пугается и прячет свою штуку под полой синего твидового пиджака. Это, наверное, тоже что-то фрейдистское.
-Что это у вас там такое, Хироко? Здравствуйте, - я отпиваю эспрессо и трогаю себя кончиком пальца за родинку на верхней губе – как всегда, когда мне что-то интересно.
Окада мнётся и поправляет свободной рукой свои узкие стильные очочки без оправы:
-Да вот… сока решил выжать. В зелёном чае, оказывается, кроме антиоксидантов и танина, ещё содержатся сера, магниевая кислота и свинец. А профессор Поль Бонита ещё сказал, мне что там есть этот… как же он называется… а! Амфетамин. Жуть берёт. И вообще, я доверяю только тому, что сделал сам, своими руками…
-Это похвально, - одобряю я и буравлю макушку Окады дружелюбным, покровительственным взглядом. Хироко слегка зеленеет от этого взгляда, и, пока мне не пришла на ум светлая мысль сменить его на коловорот, торопливо продолжает:
-Вот, это мы с Сасаки сами вырастили. У нас в квартирке есть маленький садик, ну, то есть, ящики с землёй и разные растения…
Он, наконец, отодвигает полу пиджака, и слегка смущённо показывает мне свою штуковину с румянцем застенчивого паркового эксгибициониста. На ладони у Окады лежит неизвестный овощ, который даже скорее корневище – грязно-белый, слегка кривой и в мелких оспинках. Ну да. Вещь не из списка тех, которые удобно демонстрировать вышестоящему руководству. Дедушка Фрейд точно бы слюни пустил от удовольствия.
-Как называется? – продолжаю я свои экскурсы юного натуралиста в овощное многообразие нашей северной природы. Окада, поняв, что самое страшное позади, оживает:
-Так ревень.
-Как трогательно! – искренне восклицаю я, взмахивая стаканчиком с остатками эспрессо.
-Очень похоже. Давайте-ка, жмите. Я тоже хочу попробовать. Люблю всякую экзотику. Мне вот тут Салузар гуанобананов привёз, очень вкусные. И красных слив, которые как бы не сливы, а персики, только не волосатые, а как сливы.
-А-а… - слегка стекленеет Окада. Я терпеливо жду, перебирая пальцами мех на оторочке палантина. – А-а вы уверены, что хотите ревеневого сока? Он очень специфический… Я вообще-то для соуса к рыбе хочу выдавить. Может быть, вы это… придёте к нам с Сасаки на ужин? Сегодня вечером. Если вам удобно.