Я задумываюсь. Видимо, ревеневый сок и впрямь жуткая дрянь, раз нервенный Окада ляпнул такое, лишь бы отвадить меня его пить. Сколько себя помню – никто и никогда не приглашал меня на семейный ужин. Если не считать таковым поедание шпротов из одной банки с клёцконосым А. Ф. Баркли. Но вообще-то, если не думать о вопросах престижа и служебной субординации, должно получиться довольно интересно.
-К скольки приглашаете? – смяв меж ладоней пустой стаканчик, я вопросительно приподнимаю брови. Окада, явно мечтавший об ответе «Вы что – с ума спятили? Какой ещё ужин?», полностью сливается анфасом с коридорной стеной.
-К восьми, - мученически отвечает он, в уме прикидывая, как бы сделать себе харакири, чтобы не очень испачкать казённую мебель и купленный в рассрочку ковёр. – Мы будем рады видеть вас за нашим ужином, господин директор Антинеля. Это такая честь для нас с Сасаки…
Я коротко склоняю голову и ухожу к себе, оставляя Хироко тешить ненасытное воображение дедули Ф., засовывая ревень в соковыжималку. Мне и так уже пришлось срывать с неё табличку с надписью «Vagina Dentata».
На самом деле, я считаю все эти кентавризмы и антипотолочную тематику не проявлением распущенности нравов, а следствием нашего климата. Холодно. Вот каждый и согревается, как может. А мне остаётся взирать на всё это перекрёстное опыление из своего ледяного саркофага – бесчувственно-фарфорового тела – и кутать его в дорогие меха и рваные ночи. Пускай их. Цветы ведь должны цвести… n’est ce pas?
В приёмной сидит секретарша Четверг и с бешеным видом дубасит по клавиатуре, как пианист из «Касабланки».
-Вам звонила эта продажная женщина из Руты. Умоляла о встрече, - сообщила Четверг, не отрываясь от своего занятия. – Она уже, я так чувствую, готова отдаться нам со всеми потрохами, лишь бы мы её шалман весь не разгоняли, а её оставили за главную…
-Понятно, - я сажусь на диван, и ко мне на колени тут же вспрыгивает персиковая плюшевая кошка Нюша с круглыми ушками и невыключающимся урчальником.
-Сами её не набирайте, а позвонит опять – соединяйте ко мне, можно даже на мобильный, не то перегорит и сорвётся. Интересно, кто это так грамотно просветил госпожу руководителя научного центра «Дай Маар» о стратегии регионального развития Антинеля?..
-Доктор Оркилья, - Четверг как-то… улыбнулась. Это была особенная, женская улыбка только для внутреннего пользования, расшифровать которую мне просто не под силу. – Она эту мадам Скатти знает, как облупленную, они вместе учились. Всё-таки мир онкологов довольно-таки тесен, как и мир нулевиков, там все друг друга взаимозацепляют. А пример самой Марио слабо сказать, что весьма убедителен…
-В принципе, онкология сейчас – золотая жила. Мы на одной донорской крови можем поднять немыслимые деньги, - я задумчиво чешу Нюшу меж ушей, глядя, как вздрагивают некие голубые ромашки на ободке у Четверг. Ромашек восемь штук. Такой тут у нас юмор, да.
-Вообще, изначально онкологами должен был заниматься Баркли, а то он стонет, что ему по воскресеньям нечего делать. И часть группы Томпсон. Но если появился узкопрофилированный специалист, к тому же со своим штатом и наработками, глупо ведь нагружать его терапевтической текучкой. Вы только дайте отмашку генералу Рейнборну, чтобы он их деятельность контролировал и просеивал мелким ситом. Приказом с визой главбуха и ла Пьерра. К вечеру.
-Да, будет сделано, - ненадолго оторвав левую руку от клавиатуры, Четверг делает пометку на листке, и добавляет, - еженедельный отчёт по фармакологичке прошёл не весь – там что-то копают на Четырнадцатой миле и кабель перебили. Как придёт задняя часть, я всё подошью и вам занесу.
-До завтрашнего утра это терпит, но если к отбою связь не восстановят, берите Садерьера и посылайте его… на Четырнадцатую милю за информацией. У нас завтра с Молларом утром будет сеанс стратегического планирования. Я сейчас у себя, подумаю над проектом в Руте; если будет минутка, найдите мне Томпсон, но специально не выдёргивайте, у них там сейчас загруз с сырьём для стволовых клеток. И молока горячего с мёдом, если можно.
-Ох, неужели простыли? – Четверг выглядывает из-за монитора; глаза у неё того же цвета, что и голубые ромашки на ободке. Я вспоминаю, что её зовут Аманда. Девочка-персик, вязаные шарфики и брелок в виде забавного лягушонка на круглой сумочке. Очень уютная девушка.
-Не знаю. Зябко как-то, - я ёжусь под палантином и снимаю с коленей совсем уж разомлевшую кошку. Аманда несколько раз согласительно кивает – видимо, для большей убедительности – и уходит за молоком.
Зонт. Молоко. Вкус имени
Я втягиваюсь в дверь кабинета, словно уносимый сквозняком сигаретный дым, не зажигая свет.
Вечереет; небо проливает на всё вокруг мокрую, густую синеву. Сквозь тонкий тюль неявно и успокаивающе светятся огоньки в окнах соседней общаги. Подхожу, отведя в сторону штору, смотрю вниз – там раскисают газоны, там падают ягоды рябины, и асфальт в свете фонарей влажно блестит, словно лоснящаяся шкура какого-то морского животного. К нашему крыльцу двигается большой белый зонт со снегирями, из-под которого видны только алые лаковые сапожки. Потом – безо всякого предупреждения – зонт опускается, и под ним оказывается доктор Оркилья в белом пальто, запрокинувшая лицо к дождящему небу. Она смотрит сюда – на два тёмных окна на одиннадцатом этаже; с высоты и в сумерках её глаза кажутся двумя кусочками чёрного янтаря. Она смотрит сюда, долго, вечную минуту – потом складывает зонт и исчезает в здании.
Я бережно задёргиваю шторы, стараясь, чтобы «собачки» не клацали по карнизу – не люблю этот звук, словно кто-то раз за разом даёт осечку из пистолета. Зажигаю свет, сажусь в кресло и утыкаюсь взглядом в развёрнутое на столе описание новой вакцины от вируса птичьего гриппа. Это Бонита постарался к завтрашнему химфармфаршу; он странненький, но очень умный. У них с Баркли идёт игрище в полицейских и воров: клёцконосый выводит колонии вирусов, а Бонита изничтожает их со сладострастием тропического диктатора, давящего партизанскую контру.
Я вчитываюсь, подсчитывая на полях, во сколько нам встанет пробная партия, и куда её потом загонять. Аманда, бесшумно пройдя через тёмную комнату, ставит на угол стола подносик со стаканом горячего молока и баночкой мёда. В круге света от лампы оказываются её руки. Тонкие смуглые пальцы с алым лаком на ногтях, изящные запястья, на левом – гранатовый браслет…
Стоп, стоп, это какие-то посторонние руки!
Я поднимаю голову и обнаруживаю у своего стола доктора Оркилью в белом льняном платье, расшитом узором в виде рябиновых ветвей. От неё пахнет улицей – дождём, сосновой хвоей, западным ветром. У каждого ветра есть свой особый запах – я различаю их все.
-Простите… - тихо говорит Оркилья, - ваша секретарь, Аманда, очень занята,… а я совершенно свободна до следующей пятницы. Я попросила разрешения занести вам молока с мёдом… Это не очень… неправильно?..
-Странно, что вы свободны, доктор Оркилья. Уже договорились с Эми Томпсон о переброске части её персонала к вам на стажировку? – я беру стакан, но от запаха горячего молока внезапно перехватывает горло – так, что нельзя дышать, не то, что пить. Тонкое стекло обжигает ладонь, и это чувство сродни неизбежности. Оркилья отводит взгляд:
-Да, уже договорилась. И насчёт следующей пятницы – это была просто шутка, естественно… Извините, что помешала.
Она идёт обратно к дверям; я держу стакан с гадким горячим молоком и чувствую, что мир разваливается на куски. Оркилья ударила по нему – безжалостно, с размаху, всадив по рукоятку, и теперь мне вряд ли удастся собрать воедино острые осколки. Преодолев тошноту и отпив капельку молока, я роняю:
-И впредь прошу не появляться в административном корпусе без служебной на то надобности, доктор Оркилья.
Узкая спина в белом платье заметно вздрогнула, будто поймав девять граммов под левую лопатку. Оркилья замерла у двери, чуть касаясь её кончиками ногтей, и полуобернулась ко мне – блеснул чёрный, как обсидиан, глаз.