-Кажется, пустяковые и скромные, но добрые и светлые… просто так. Чтобы мы радовались.
-У нас ведь где-то была старая сахарница, красная в белый горошек, от матери твоей осталась, - неожиданно тихо обратилась Сасаки к мужу. В её тёмных глазах, где-то очень глубоко, трепетал огонёк – бакен надежды в безбрежных водах печали. – Найти надо бы…
Я утвердительно киваю, всецело соглашаясь, и тут происходит какая-то стремительная цепная реакция, расщепление ядра атома, выброс сносящей косную неловкость энергии; Окады со смехом садятся за стол, обмениваясь улыбками, и начинается ужин.
Субстанция в соуснике оказывается тем самым ревеневым соком со сливками; судак, вопреки моим суппозициям, нисколько не уныл и не остыл. Мы пьём золотистое сливовое вино, и, поедая судака, судачим о разных местных интересностях. Мой рваный и битый вечер, кажется, начинает потихоньку срастаться. Мы втроём собираем цветы на лугах близ Номонхана и делаем вид, что ничего не знаем о таящихся в густой траве колодцах. Так можно, если не разжимать рук… ведь если что, я удержу. Их обоих. А они – они удержат меня…
Десять вечера; дождь за окнами льёт стеной, слегка ноют от усталости виски, и всё чаще мы замираем в дымке тишины, дремотно глядя из-под ресниц и беспечно теряя мысли, как мелочь из порвавшегося кармана.
-Мне пора, пожалуй… Аригатоо годзаимас, Хироко.
Они немного смущённо улыбаются, кланяясь мне, снова похожие – и мои мысли заключают их в рамку старой, чёрно-белой ещё, довоенной свадебной фотографии… Инь и ян, так естественно и органично слитые в вечный цикл, вечный круговорот. Они ещё продолжатся, прорастут в будущее, и станут звать кого-то домой долгими летними вечерами из окна, высматривая меж стволов сосен мелькание чёрных волос и похожее на их собственные личико. Звать – и слышать в ответ детский смех и топот торопливых ног, а не только тишину стоячей воды в придорожных канавах…
Так будет, да. Вы мне не верите? А зря. Струмышки знают своё дело и чужие мечты. Поэтому – никогда не выкидывайте старых сахарниц.
Комментарий к Лоскут № 13
Немного почти живого директора.
========== Лоскут № 14 ==========
Истории. Бабочки. Лекарство.
…Мне чуждо увлечение коллекционированием бабочек. Пришпилив само понятие радости жизни булавкой к бархату, высоколобый энтомолог изучает в лупу прожилки и пятнышки на замерших навеки крыльях, собирает лицо в глубокомысленные морщины, портит себе зрение и извлекает из пыльных коробок прошлого громоздкие латинские названия. Этот человек – поверьте мне – имеет о бабочках понятие такое же, как свинец о пацифизме.
Я наблюдаю, как порхают бабочки, и коллекционирую истории.
Каждый человек привязан к какой-то истории, как воздушный змей к ребёнку, зависит от неё – а я с треском и кровавыми полосками на ладонях обрываю эту нить, освобождая одно от другого. Воздушный змей души, свободно парящий в небе, забывший о державших его !центнерах! ненужностей – это прекрасно. А мне остаётся собственно история, та, которая в нашей паре играла роль злого ребёнка, не дающего змею желанной свободы. Прямо скульптура: воздушные змеи, борющиеся с Лаокооном и сыновьями. И рядом я, с очередной историей на руках, окровавленной и гневно визжащей – ни дать ни взять, акушерка. Красотища.
Иногда – в запущенных случаях – одного воздушного змея дёргают за нитки сразу несколько гадких ребятишек, хохочут, глядя, как танцует dance macabre бедолага, подчинённый их воле. Ох. После таких «тяжёлых родов» мне всегда хочется курить и бессмысленно таращиться в открытую форточку лестничного окна на кружащее в вечернем небе вороньё.
Кстати, это я сейчас и проделываю, невнятно отражаясь в замызганном стекле и просыпая пепел на кривой, полувывихнутый из стены подоконник. Не иначе, на нём кто-то кого-то пытался любить. Жаль, хлипкая общажная столярка не способна выдержать напора истинной страсти. И жаль страсть, закончившуюся занозами вдобавок к уже имевшемуся шилу…
Мимо меня по лестнице периодически кто-то пробегает и невнятно здоровается с моей спиной; в стекле на миг отражается что-то аморфно-расплывчатое и тут же пропадает парой этажей ниже, как раз в тот момент, когда я отнимаю сигарету от губ и сквозь завитки дыма медитативно выдыхаю «И вам здравствуйте». Хорошие манеры хороши даже на общажной лестнице с ржавыми трубами и стенами неоднозначного цвета каши из баклажанов – что-то такое серо-лиловое, с крапчатыми вкраплениями.
Пыльная лампочка рисует на стене мою тень – острый профиль, пальцы у рта, призрак дыма. Дракон в ожидании девственницы – он сам не знает, зачем она ему нужна, но всё равно ожидает.
По лестнице опять кто-то цок-цок-цокает высокими каблучками-копытцами, откровенно презирая лифт и всяческое ожидание. На фоне чёрных мокрых деревьев, чёрных мокрых птиц и нечёрной немокрой лампочки проявляется угловатый силуэт в кощунственно жёлтом платьице, небрежно взмахивает головой в поклоне и что-то говорит. Я замираю и настораживаюсь: на обычное «брвечер», которым меня одаряют мимобегущие общежители, это не похоже.
-Простите?.. – чихнув и опять просыпав пепел, смотрю назад, уткнувшись подбородком в собственное левое плечо. Там, поставив ноги носками внутрь и качая чёрной круглой сумочкой, стоит слегка косоглазая девушка и улыбается одной стороной рта. Глаза у неё тёмные, как кофейное зерно, а в волосах трепещут крылышками две тоже ярко-жёлтые, в тон к платьицу, бабочки. Слегка поразборчивее девушка повторяет мне тем углом рта, что не занят улыбкой:
-Вы кого-то ждёте?.. Я шла вверх – вы здесь, и я иду вниз – вы здесь. А это уже долго, почти целая пачка сигарет, я в уме посчитала. Если вам скучно, я могу с вами подождать, потому что это на самом деле занятие такое же тягомотное, как пряжу мотать.
Я опять чихаю, в растерянности. На подоконник с той стороны села пара голубей и шляется там, как по Бродвею, постукивая коготками по жести. Голуби такие жирные, словно их пол Антинеля круглосуточно кормит шаурмой. Они прямо-таки лоснятся, как мыльные пузыри, и такие же круглые. Инстинктивно хочется ткнуть в них пальцем, чтобы получился «чпок!» и мыльные брызги.
-Просто… - я искренне пытаюсь преодолеть свою асоциальность и поговорить с этим безрассудным созданием, что не побоялась встрять в мои сигаретные подфорточные немысли. Жёлтые бабочки примагничивают взгляд, заставляя все слова ломаться на бессмысленные части и пропадать, как пропадают в океане обломки кораблекрушений.
-Просто мне нравится здесь стоять, вот и всё.
-Мне тоже здесь нравилось… пока я не ободрала спину об подоконник, - девушка подошла и снисходительно похлопала по вывихнутому подоконнику ладошкой, словно он был брехливой, но в сущности не злой собаченцией.
-А этажом ниже его кто-то залил солидолом. Не говорите мне, что это случайность. Так что лестница теперь – закрытая тема, это факт. А у мусоропровода воняет, что вряд ли является открытием века, зато отражает всю суровость реальной действительности. Остается лифт. Как вы относитесь к сексу в лифте?..
Я о_не_меваю со вкусом /сигарет/, вполоборота, и это онемевание шпилит мою тень на стену, как безумный энтомолог, вгоняя булавки со скрежетом тормозящего железнодорожного состава. Даже сигарета перестала дымиться. Ну просто дэнс, дэнс, дэнс.
-Летом, - беззаботно продолжает девушка, почёсывая углом сумочки острую коленку и ничуть не тревожась судьбой моей расшпиленной тени, - летом ещё на крыше можно. Там пахнет соснами и светят звёзды. Но сейчас осень, и там пахнет болотом и светит воспаление лёгких.
Я отмираю и чихаю в третий раз, уроняя сигарету из сведённых судорогой пальцев.
Девушка огорчается:
-О! Кажется, вы простыли. На крыше?.. Или просто так?..
-Просто так. Продуло, наверное. Я постоянно торчу под открытыми форточками, - я тру переносицу, прикрыв глаза. Тлеющая сигарета игриво подмигивает мне с пола, и я раздражённо втираю её в плитку подошвой сапожка.