Что он видит, когда смотрит на меня? Я не могу понять. Да, наверное, и не хочу понимать.
-Норд?.. – он тихо стучит в дверь спальни, и я капитулирую, перекатившись на спину и слизывая кровь с прокушенной губы, не узнавая бессилия и обреченности в своем тихом голосе:
-Да, Дьен. Я не хочу чая. Будь любезен, принеси мне кофе покрепче.
-Сию секунду, - кланяется тень за стёклами и исчезает в пустоту и сумрак ночных коридоров. Снег продолжает своё безмолвное, завораживающее паление, лён простыней холодит и без того холодную кожу, по белому потолку скользят тени невидимых сосен.
Я лежу без движения и без сна, наблюдая танец снега и игру в интерференцию, неохотно размышляя о Дьене и кофе. Продолжая начатые мною «фруктовые» ассоциации, водитель – вишня, сладкая вишня с косточкой, которой можно задохнуться, обманувшись внешней сочностью и обещанием рая. Апельсины, вишни… просто терпеть их не могу. Грейпфруты и киви – вот мои настроения, вот мои счастливые минуты, лишённые вечного вопрошания «Зачем я» и вечных же пряток с зеркалами и чужими взглядами.
Я лежу и ожидаю рассвета, что оставит ещё одну рану на моей изрезанной душе, неумело сшитой вечерними крестиками на календарях. Кто-нибудь, как-нибудь… прошу, отпустите меня обратно во тьму и смерть. Пусть лучше Антинелем правит сладкий апельсинный генерал, а не моя искренняя горечь.
Добро пожаловать в ноябрь обратно
Нет худшего времени суток и состояния души, чем половина шестого утра ноябрьского понедельника. Кружевная шаль воскресного снега вылиняла и облезла.
По стёклам мышино шуршит мелкий дождик, и раскисает на газонах вчерашняя снежная сказка, вновь сдёргивая весь мир в нудные серые будни. Добро пожаловать в ноябрь обратно.
Встаю, распахиваю окно и с высоты одиннадцати с хвостиком этажей озираю просыпающийся Антинель. Холст, масло, кисть. Холод, грязь, сосны. Кофе, кома, очереди в душ. За освещёнными окнами общежитий мелькают невыспавшиеся тени.
Ветер такой сильный и резкий, что перехватывает горло. Я ещё немного стою у окна – пока почуявший усиками-вибрисами моё пробуждение водитель не зажигает свет в кабинете. Из-под двери, лаская и ластясь, приползает запах свежезаваренной арабики. Пора заводить тугую пружину дня и нажимать на спуск… В шестом, тюремно-военном корпусе проиграли зарю, и раскисающий снег расчертило квадратами света – включили основное освещение всего здания. Окада уже обфукал свой фикус и теперь цедит зелёный чай «сенча», пока жена доглаживает его белоснежную рубашку. Я люблю ритуалы и традиции – это значит, что всё идёт как надо, это меня успокаивает.
Не люблю внезапностей.
Касаюсь кончиком ногтя подставки сенсорной лампы и начинаю по кусочкам собирать мозаику под названием «директор института в Антинеле». Раньше это длилось час, а то и больше, а сейчас хватает пяти минут. Последний штрих – тёплый чёрный палантин на плечах, и можно шагать в воды, как выражаются наши СМИ, «бурной реки Антинельской жизни». Я уже давно подозреваю, что название этой реки – Стикс, но тактично молчу. Бумажная лапша – необходимый элемент питания каждого демократического общества. Это вам любой политдиетолог скажет.
-Доброе утро, - деликатно информирует водитель, благоухая вишнями. Сакура в цвету. В эти японские настроения вплетается аромат арабики, столь пряный и страстно горячий, что хочется упасть на колени перед столиком и возблагодарить небеса за этот дар. Рядом с чашкой скромно пристроилась парочка персиков и рогалик с варёной сгущёнкой, что несколько примиряет меня с водителем, понедельником и шестью часами утра. Водитель смотрит вопросительно, как собака под запертой дверью.
-Дорес кларо, - всё-таки бросаю я, грея ладони о невинно белую чашечку с кофе. Дымок с запахом Кордильерского рассвета щекочет мне ресницы и согревает кровь. – Можете быть свободны до одиннадцати, потом поедем на встречу с ректором станции «Кристалл». Профессор Карло д’Эспозито и его исступленная ненависть ко всему, что он не способен понять, плюс необоснованное самомнение, утомляют без малого половину Антинеля. Пора искать ему замену.
-Ясно, - поднимает глаза водитель, - позвольте спросить?
Я молча пожимаю плечом, повернувшись к окну. Здравствуйте, это Информбюро на проводе… неужели же я произвожу впечатление существа, знающего всё на свете?..
За окном неохотно просыпается день, серый от усталости и злой от холода.
-Скажите, пожалуйста, какой подарок Вы бы хотели получить на Рождество? Я боюсь ошибиться, так мало зная Вас, - сообщает водитель, скользя взглядом по моему отражению в стекле. Я ощущаю этот взгляд на себе, словно щекочущую лапками мохнатую гусеницу.
-Подарок на Рождество? – эхом лестничных пролётов повторяю я в лёгком оцепенении. Я, конечно, знаю, что есть такой праздник – Рождество. Венки из остролиста, колокольчики, Санта-Клаус, полосатые чулки у камина, ёлка с мандаринами на ниточках, красно-белые леденцы, снеговики, салазки и прочие санки с горки. Но мысль о том, что пространство этого праздничного мельтешения хоть как-то соприкасается с моим параллельным ему миром, абсурдна и вызывает лишь нервный смех. Я и Рождество, это как сатанинская месса на Пасху. Лучше даже не пытаться.
-Мне ничего не нужно, - отвечаю я спустя пять рассветных минут молчания и два глотка кофе.
-Не стоит беспокоиться об этом.
Водитель смущённо сжал губы, и в равной мере виновато и зло пожал плечами. Всё-таки признал своё поражение в очередной попытке залезть ко мне в душу поглубже и повыкинуть оттуда бережно накопленные мною, немногие сумрачные воспоминания, заменив их своими праздниками, улыбками и вишнями. Нет уж! Вы отняли у меня и так слишком много для того, чтобы требовать ещё и мою расползающуюся в руках, рваную душу. Перебьётесь.
Допив кофе и взяв с собой один персик, я стремительно покидаю кабинет в поисках великого клёцконосого хирурга Баркли: вчера ночью в голову пришло несколько интересных идей насчёт противоестественных скрещиваний лизоцима с химическими стерилизаторами, а также его облучения изотопами стронция. Непонятно, правда, куда можно будет пристегнуть полученные результаты, но в Антинеле у нас что главное? Процесс. А со всем остальным потом разберёмся.
Навстречу попадается д’Эспозито в белом берете, громко хрустящий анисовым леденцом и на ходу читающий свежие «Будни Антинеля». Он здоровается и шмыгает вокруг меня взглядом, словно сожравший сметану кот, который понимает, что ему не миновать трёпки, и потому отчаянно хочет смыться побыстрее под диван, чтобы все про него забыли. Я молча стою и смотрю на два сантиметра выше белого берета, чуть покатывая персик на ладони. Д’Эспозито мнётся, потеет и зверски нервничает, потом срывается и выдаёт:
-Этой ночью после трёхчасовой Волны флигель перекособочило. В него теперь входы из всех корпусов и ни одного выхода.
-Что вы мне врёте. Не было этой ночью Волн.
-Была, - д’Эспозито порезал леденцом верхнюю губу и теперь нервно, раз за разом, кончиком языка слизывает набухавшую алую каплю, похожую на ягоду морозной калины. При этом глаза у него как-то странно косят, устремляясь взглядом к кончику носа.
-Была Волна, искусственно созданная. Ростоу жахнул какой-то Гончей тройную дозу, и мы с Оскуро огребли по полной программе. Хотя, конечно, интересно получилось, с флигелем-то…
-Интересно получится с Ростоу, а вы берите Дори, и чтобы к десяти параметры Римановой просчитали, которая мне флигель вернёт в относительно человеческий вид. Не будет расчётов – кладите оба на их место по собственному. И сразу сотню на цветы и венки. Чтобы коллеги не тратились. Вам ясно?
-Да, господин директор Института, - пробормотал д’Эспозито. – Я могу идти?..
Киваю и скольжу дальше, отсчитывая многоточиями шагов километры коридоров, в водовороте спешащих на рабочие места сотрудников, в островках неяркого света матовых ламп, чуть задевая краем летящего за спиной палантина стены и лестничные перила. Я всегда очень быстро хожу – некоторые шутят, что меня носит по коридорам вечным антинельским сквозняком. Или это я ношусь так быстро, что создаю сквозняк?..