- Вам что – вообще не нравятся девушки, господин директор Антинеля?..
- Минус один… по Кельвину, - небрежно бросаю я через плечо. И, подтверждая мнение о себе, как о существе совершенно асоциальном, достаю красную помаду с ароматом роз и рисую себе на левой щеке сердечко – как раз на тёмной родинке. Раз уж настоящего у меня нет.
Встаю – и слышу вслед тихое:
- Вы даже не представляете, господин директор Антинеля Норд, как я завидую… ей. Никогда не сможете представить…
Прерывистый глубокий вздох. Шелест подрезанных в модном салоне крыльев. Цоканье острых каблучков по осколкам Хрустальной Девичьей Мечты, одной на всех…
A l’amour comme a la guerre, моя милая леди.
Двадцать ноль ноль. И две тысячи лет война, война без особых причин…
Опознание. Эльба. Деление в столбик.
Двадцать два.
Две трети пути до собственного распятия уже пройдены, и сейчас возможно всё. Зыбкая дрожь ночного окна в конце коридора, где я ванильно курю на подоконнике с чашкой кофе, на которой буква N означает вовсе не меня.
Одиночество после пятой сигареты оказывается порвано звуком шагов.
Я оборачиваюсь к неспешно идущему по коридору молодому мужчине, недовольно кривя рот – и узнаю его сразу, влёт, по особому сорту безумия. Он, как и я когда-то давно, был единственным, кто выпил на этом пиру Брунгильды противоядие в виде другого, ещё более убийственного яда…
Строгий синий костюм. Заколка для галстука в виде лямбды. Полные ненастного неба, ненасытные голубые глаза. И шрам, делящий пополам его правую бровь и всю жизнь – метко, метко судьба стреляет, редко, редко не попадает… «Я не твоя подруга», - вспомнился мне в полутьме коридора тот влажный, бархатный волчий шёпот, от которого пахло миндалём и мёдом, и мир содрогнулся в последнем выдохе перед полной нирваной. Соскальзываю с подоконника, бросив сегодня ночью кофе и сигареты, и иду навстречу, поймав взгляд взглядом. Честно. В упор.
- И ты, Брут, - говорю я через метр коридора, не боясь этих светлых глаз под детски лохматой, какой-то пушистой чёлкой. - И ты… чуть меньше года, чуть больше вечности – я знаю. Верно?
- Ч… то? - переспрашивает он недоверчиво и слегка скалится набок – голодная улыбка. Неделя без кофейной пенки, что поднимается над джезвой и бесстыже выкипает на белые простыни… Я могу прочитать его тело кончиками пальцев, закрыв глаза, словно шрифт Брайля. Каждое его е2-е4, каждую улыбку post scriptum. Ему не нужно объяснять, что хранишь шрамы для того, чтобы помнить.
- Не что, а кто, - поправляю я его и волосы, словно стоя перед зеркалом «Если»: если бы я убил тогда Ажана Салурри… Помолчав, спрашиваю тихо, - вы когда-нибудь думали, насколько сильно крёстной фее хотелось бы стать одной из тех, с кем происходят чудеса?
- Я вас не понимаю.
Сказал, как отрезал. И всё он понимает, но ждёт брошенной мною перчатки в виде двух слов, оставляющих на губах привкус крови с шоколадом:
- Аннет Лоу.
Скачок напряжения в сети, канонада горячего стекла взорвавшихся ламп, запах горелой изоляции. Руки в кулаки, ногти в ладони, пуля взгляда навылет и хлёсткое, как пощёчина: «Ты!».
- Вы, - опять поправляю я; белые брызги моего холодного голоса на его многочисленных, второпях, помарках. - Мы ещё не знакомы, вообще-то.
Он некоторое время глотал молчание, словно кефир с похмеля. Было слышно, как в голове у него шуршали перебираемые фотоотиски её рвано-развязных рассказов о себе в поисках нужной карточки. И вот наконец - бледное лицо в венце из сосновых ветвей, с пометкой «Адресат выбыл».
- Норд, - утверждает он, щуря углы глаз и опять зачем-то улыбаясь. Меня едва не передёргивает от этой улыбки. Голос такой, словно его когда-то давно разбили на осколки и потом тщательно склеили, но получилось что-то иное, новое. Не такое.
- Господин директор Антинеля… Ха. Ха-ха! Как это я сразу не сообразил, на кого тут разложено всё это минное поле с табличками «Мин… нет», слышал же от Залатцки это имя… Норд.
- Как видите, у меня большой опыт… игры в сапёра, - я морщусь, когда до меня долетает сдавленное «А-а-ах» из какой-то комнаты, и вижу, как он морщится тоже. Презрение к фальшивой фольге и томным вздохам за стеной впиталось в нашу кровь через кожу кофейным нектаром одного и того же смуглого тела, не принадлежащего никому – лишь ей одной. Аннет Лоу.
- Пойдёмте в лобби, - предлагаю я. Мне до дрожи в пальцах хочется закрутить этого парня в тиски – и выжать из него любовь Аннет, всю, до последней капельки. Смешать с ледяной водкой и, не взбалтывая, выпить всё в один глоток на вдохе. А потом лежать на спине и отражать глазами небо, уже никого, ничего не желая.
- Впереди многие километры ночи, а мои волосы всё ещё пахнут кофе холодными утрами…
- Странный ты, - нынешнее брезгливо смотрело на безнадёжное ретро из его почти прозрачных голубых глаз, но он всё равно не мог ни ударить, ни уйти – пока я не отпущу.
- У меня завтра важные переговоры с Залатцки, мне нужно хорошо отдохнуть, а не… - он не договорил, прерванный очередным глазированным до безобразия стоном, и передёрнул плечами. Вид у него был, как у памятника, обнаружившего наличие в этом мире таких существ, как птицы.
Потом, как будто через силу, преодолевая обезумевшую гравитацию, он протянул мне руку.
- Димитрий Шевре, НИИ Цветограда, кафедра физической химии.
- Вы выучили наизусть текст со своей визитки? Это так трогательно… - я мило приподнимаю брови, пожимая его сильные пальцы и невольно любуясь яшмовой запонкой в манжете. На ободке блестит золотистая искра – та самая, которая зажигается в глазах Аннет Лоу, когда тягучей смолой она плавится в горниле его рук, борясь за каждый вдох. А этот маленький бог плодородия, сын кудрявой Деметры, прячет её в крепкий мешочек сердца – моё, не отдам… Как жаль, что нельзя дважды войти в одну и ту же смерть. Как жаль, что мне нечего продать дьяволу…
- Ума не приложу, как ты стал директором, - Шевре меряет меня взглядом, все мои кое-как сшитые из лоскутов сто семьдесят сантиметров без сантиментов – и отшатывается, слыша тихий, придушенный смех, в котором нет ни капли веселья.
- Вы действительно никогда не догадаетесь, Димитрий, - говорю я с неизбежной горчинкой, и пытливо всматриваюсь в подлёдную жизнь его арктических глаз. Он настолько пропитан Аннет, что она сочится у него из пор. Кажется, проведи ногтём по его коже – и на ней выступит кофе.
- Идёмте же. Там хотя бы не будет этого порнографического саундтрека к нашим полуночным беседам…
- Я от натуры галантен, но здешние кхм… м-м, леди это качество явно путают с вожделением, - отозвался Шевре, первым делая шаг к лифту. Есть. Молчаливое перемирие на Эльбе подписано бесцветными чернилами невесомой общности. И теперь я ночь напролёт буду слушать эхо чужой любви, которая могла бы быть моей – если бы не алая помада сорок пятого калибра и не сакилчева нить, обернувшаяся поводком…
Двадцать два сорок пять. Цифры, которые ничего не значат.
Двадцать три ноль три. Номер тёмной комнаты, в которой можно до бесконечности искать Норда в чёрном, ибо его там нет.
Снова лобби; Димитрий в качестве предстартовой подготовки методично раскладывает на столе мобильный телефон, ключ-карту от номера, кредитку, мои сигареты, пустую пока пепельницу и фирменный местный блокнот с неизбежно немоей N. Я приношу два бокала арманька от бара, ставлю стекло на стекло и опускаюсь в кресло, издавая подбадривающее молчание: своего рода ментальный ультразвук. Димитрий долго не выдерживает: скопившаяся снаружи ночь давит нам обоим в виски, требуя выговориться. Взяв бокал, Шевре медленно и негромко говорит:
- Вначале я, скорее всего, был туфли.
- Интригующий почин… …
-Не перебивай! - немедленно огрызается Шевре: ребёнок, который изо всех сил сосредоточенно пытается построить пирамидку истории из непривычных кубиков-слов. Я молча прикрываю глаза в знак того, что больше не буду. Димитрий некоторое время гоняет по кругу, по кругу в своём бокале золотистый арманьяк, потом с усилием трогающего с места товарняка продолжает: