Все равно то, что зарыли в землю, было уже не Арсением Викторовичем. А настоящий Курганов снова в памяти Толика шелестел исчерканными листами и читал свою повесть хрипловатым от смущения голосом. И трещали в камине дрова. И стучал хронометр…
Он и сейчас стучал размеренно и неутомимо, словно доказывая, что смерти нет, пока его механизм работает, как сердце.
Но все-таки прогнать мысль, что Арсений Викторович умер, было невозможно. И порой подкатывала такая печаль, словно Толик остался один на свете и ничего хорошего никогда уже не увидит. Он пугался этой печали, встряхивался. Что это такое, в конце концов! Не все же потеряно в жизни. Вот он, Толик Нечаев, живой-здоровый, солнце светит, мама рядом, Назарьян и Юрка Сотин забегают каждый день, зовут купаться. А главное — то, что есть мечта, радость для будущей жизни: Тайный Океанский Лазутчик Имени Крузенштерна.
Стоило вспомнить о приборе по имени «ТОЛИК», и тоска отступала. Но не совсем. Такое настроение, когда особой горечи нет, но не хочется ни смеяться, ни играть, бывало у Толика подолгу. И однажды вечером взяла мама Толика за плечи и усадила с собой рядом на кровати. Тихо спросила:
— Все печалишься об Арсении Викторовиче?
— Нет… — сказал Толик.
— Но я же вижу.
— Нет, — шепотом повторил Толик. — Я не только о нем. Иногда я про него и не думаю, а все равно как-то… Ну, я не знаю.
Мама погладила его по голове и придвинула к себе поближе. Словно защитить хотела от неведомого.
— Ма-а… я вот еще про что часто думаю. Неужели его повесть совсем никогда не напечатают?
Мама вздохнула:
— Никто даже не знает, где рукопись…
— А может, он ее спрятал?
— Где? И зачем?..
«…А если опять сжег? — подумал Толик. — Нет! Он же поклялся…»
— А если она в издательстве осталась? У того редактора?
— Едва ли. Если рукопись не приняли, какой смысл держать ее в редакции? По-моему, он вез ее с собой. Недаром же просил перепечатать.
— Значит, никакой надежды…
— Может быть, и есть надежда. Но слабая… Чтобы добиваться книжки, надо рукопись искать, потом хлопотать, ходить по редакторам… Мы-то что здесь можем сделать? У нас никаких прав. Этим должны заниматься родственники. Дочь его…
Толик вспомнил Елену Арсеньевну и понял, что она искать и хлопотать не станет.
— Она будто боится чего-то…
— Это немудрено… У отца было столько неприятностей. Ты ведь, наверно, догадываешься.
Толик даже не догадывался, а просто-напросто знал. Кое-что сам сообразил, кое-что проскользнуло в словах Курганова, да и в маминых разговорах еще раньше были намеки. С Кургановым случилось то же, что, например, с мужем Эльзы Георгиевны или с отцом Валерки Шумилова — Толькиного соседа по прежней квартире. Кто-то шепнул кому-то, что человек ведет неправильные разговоры, а может, и просто вредитель. Перед войной время было суровое, всюду чудились вредители. И оказался Курганов на Севере вовсе не по своей воле и ни в какой не в экспедиции. Ему повезло — не то что отцу Валерки или мужу Эльзы Георгиевны: наверно, в конце концов разобрались, что никакой Курганов не враг народа. Выпустили. Но след-то за человеком все равно тянется, слухи всякие… Понятно, что дочь боялась: не случилось бы чего-нибудь опять.
— Ну а сейчас-то чего бояться? — хмуро спросил Толик.
— Мало ли… Я думаю, она могла рукопись просто-напросто сжечь. Вместе с другими бумагами Арсения Викторовича.
— Зачем?
— Может быть, подумала: вдруг там что-нибудь не то написано? Кто-нибудь прочитает, будут и у нее, у дочери Курганова, неприятности!
— У него все хорошо написано, — упрямо сказал Толик.
— Это кому как покажется… Видишь, и редактор ему говорил: «Не на том внимание заостряете…»
— Потому что дурак он, редактор, — сумрачно подвел итог Толик. И приготовился услышать, что о взрослых незнакомых людях судить он не имеет права. Но мама только заметила:
— Не обязательно дурак. Скорее просто хочет жить спокойно… Как и дочка Арсения Викторовича.
— Но она же родная дочь!.. Отец столько над повестью работал!
— Знаешь, Толик, — сказала мама задумчиво, — я подозреваю, что дочь и не догадывалась о работе Арсения Викторовича. Или не принимала ее всерьез. Скорее всего, посмотрела мельком рукопись и решила: ненужная писанина какая-то, ну ее в печку от греха подальше.
«Наверно, так и было», — понял Толик. И вырвалось у него горько и для себя самого неожиданно:
— Значит, зря жил человек.
— Ну что ты, — осторожно сказала мама и опять придвинула Толика поближе. — Ну, почему же зря? Он много работал. Столько хорошего сделал в жизни…