Григорий сердито дунул поверх абажура. Стало темнее, но солнечные полосы резко и весело загорелись на стеклах книжных шкафов. Григорий открыл дверцы, начал протирать корешки. Прибираться в книгах разрешалось ему одному.
— Ты что не в духе? — усмехнулся ему в спину Крузенштерн. — Жена небось опять пилила? Или внук не слушает?
— Чего ему не слушать? Я с детишками всегда слова найду, без всякого озверения. Не то что некоторые…
— Да что случилось-то, Матвеич?
— А то, что, конечно, воля ваша, только не дело это, ваше превосходительство…
«Ваше превосходительство» вместо привычного «Иван Федорович» пуще многих слов сказало, как рассержен старый матрос.
— Да объясни ты толком! Какое «не дело»?
— А такое… Сами говорили, что не будет больше этого. А теперь мальчонку исхлестали, будто загульного матроса.
— Какого… мальчонку? — От догадки нервным ознобом свело на щеках кожу.
— Будто не знаете… Самого малого из них, Егорку Алабышева. Которого Мышонком кличут… И хотя было бы за что, а то ведь…
«Господи, — подумал Крузенштерн, — это же я виноват! — Он всей душой ощутил отчаянье и боль этого Егорки. Его ужас и слезы. Особенно после того, как Мышонок поверил в спасение! — Это я виноват! Не сказал Фогту вовремя!.. Но как я мог подумать, что этот мерзавец осмелится?..»
Григорий, встревожившись долгим молчанием адмирала, оглянулся. Увидел его лицо.
— Да неужто не знали?.. Иван Федорович, простите дурака, Христа ради…
Крузенштерн через силу сказал:
— Матвеич… Пригласи дежурного офицера, голубчик.
Григорий торопливо зашаркал к двери. Крузенштерн сидел, стискивая горячими пальцами щеки.
Бравый мичман возник на пороге.
— Ваше превосходительство! Дежурный офицер вверенного вам корпуса мичман Васнецов по вашему…
Крузенштерн движением ладони остановил его. Помолчал несколько секунд, стараясь унять гнев. И все же не сдержался:
— Бывшего командира резервной роты Фогта ко мне…
Удивление мелькнуло на лице мичмана и, кажется, удовольствие: видимо, сей офицер не жаловал Фогта. Он щелкнул каблуками. Григорий, оказавшись в дверях, посторонился.
— Матвеич, — мягко сказал Крузенштерн, — ты пока ступай. Я тут разберусь… Дверь не закрывай. — Ему не хотелось откликаться на стук.
Фогт шагнул в кабинет.
— Честь имею явиться по приказу вашего превосходительства. Вверенного вам корпуса резервной роты командир капитан-лейтенант Фогт.
Согнувшись над столом и глядя исподлобья, Крузенштерн глухо сказал:
— Как смели вы, сударь, нарушить мое распоряжение…
От этого презрительно-штатского, хлесткого, как пощечина, «сударь» Фогт дернул щекой и веком. И, помолчав на секунду более, чем дозволено приличием и дисциплиною, произнес:
— Покорнейше прошу ваше превосходительство указать, какое распоряжение я нарушил.
— Следует ли думать, что вам не известен мой приказ воздерживаться от наказаний, подобных тому, какое вы применили к кадету Алабышеву? А если уж возникает прискорбная необходимость, то делать сие только с моего личного разрешения…
— Я считал, ваше превосходительство, что приказ касается запутанных и сложных случаев. Сей же случай был так прост, что я полагал ненужным беспокоить ваше превосходительство. Вина кадета Алабышева была очевидна.
«И вины-то никакой не было, — подумал Крузенштерн. — Да и в этом ли дело?» Но говорить с подлецом о человеческих чувствах, о сострадании — все равно что рассуждать с нукагивским королем Тапегой про Бугерово сочинение о навигации. Бить надо было тем, что ему, Фогту, доступно: параграфами.
— Как вы сказали? — переспросил Крузенштерн. — Вы полагали?
Холодное, невидимое собеседнику бешенство вдруг поднялось в нем — со звоном в ушах, с ненавистью, но и с ясностью в мыслях. То, что испытывал он порою, когда сталкивался с тупостью, самодовольством и жестокостью. То, что испытал впервые, неожиданно, в тот давний день на шканцах, у Нукагивы. Тогда в словах Резанова прозвучала нагло-снисходительная интонация, которая только что еле заметно скользнула у Фогта.
Впрочем, сейчас Крузенштерн удержался от вспышки.
— Вы полагали… — тяжело повторил он. — А ведомо ли вам, что полагать и принимать свои решения офицеру Российской империи можно тогда, когда он в самостоятельном плавании, в бою или иных обстоятельствах, где требуется его личная ответственность? Находясь же в ежедневной службе под началом старших командиров, он первейшей своей обязанностью имеет выполнение инструкций и приказов, ему отданных.