Память у меня была прекрасная, и все звуки стояли передо мной, как живые, только что произнесенные.
На третий день, когда кто-нибудь стучал в дверь к хозяину, я за него мысленно кричала его криком и немедленно к радости своей слышала, как он действительно испускал выученный мною крик.
Увы, радость удачи первых моих уроков омрачалась невозможностью самой воспроизводить чуждые звуки! Этой способности я была лишена навсегда. Эту способность, но в очень слабой степени, я впоследствии нашла только у некоторых птиц — у нашего попугая она тоже была — и у некоторых людей, которые в действительности неподражаемо передавали крики всевозможных животных. Но не буду уклоняться в сторону, как это ни естественно у существа, пишущего свои воспоминания.
Я по нескольку раз в день поверяла свои наблюдения предыдущих дней, и моя изумительная память меня положительно не покидала. Ежедневно я прибавляла в уме своем новые и новые крики, которые научилась понимать, и чем чаще их слышала, тем точнее усваивала их сокровенный смысл.
Окружавший меня маленький мир оживал новой жизнью… О, милое мое заточение! О, чудная тюрьма!..
V
Мир звуков. — Печальный случай. — Дальнейшие успехи. — Мой способ изучения чужих дум.
Самый богатый материал для обучения давали мне взрослые люди, но скорее и легче я начала понимать животных и детей, так как я скоро заметила, что у них было гораздо меньше разнообразия в криках, чем у взрослых людей. Из этого я заключила, что желаний и мыслей у животных меньше, чем у моих знакомых девочек, а у них меньше, чем у их отца и матери или у других взрослых.
Изучив звуки и обстоятельства, им предшествовавшие и их сопровождавшие, я приступила к изучению смысла этих звуков. Мне надобно было не только знать, что за чем следует, но что значит каждый звук — для какой цели он произносится? В некоторых случаях это было очень нетрудно, и я легко переводила их мысленно на мой собственный язык (мы, крысы, издаем мало звуков).
Я легко переводила курлыканье попугая словами «есть надо, есть надо», когда он спускался к своей чашке с орехами. Без труда понимала я и мяуканье кошки за дверью словами «пустите… пустите», а у стола, где мой хозяин резал мне ветчину, несколько иное мяуканье — словами «дайте и мне… дайте и мне». Скоро также поняла я, что короткий звук, издаваемый маленькой девочкой, дававшей мне сухарь, значил «возьми».
Собственно слов, которые я здесь выписываю, я, конечно, как теперь, еще не понимала, но, что они означали, усваивала и уверяю: если бы я могла, то, желая поесть, я, обращаясь к попугаю, непременно прокурлыкала бы по его манере, прося мяса у кошки, замяукала бы перед ней настоящим соответствующим звуком и непременно сказала бы точь-в-точь то же слово, что девочка. Девочка говорила: «На!», — подавая кошке какой-нибудь кусочек.
Однако впереди воздвигались все большие и большие трудности, когда от звуков и отдельных мыслей я перешла к соединению нескольких звуков и нескольких мыслей вместе. Здесь я должна была сосредоточить свои исследования главным образом на речи людей, так как животные ограничивались весьма немногочисленными звуками. Конечно, как всегда, я начала с того, что было легче, а легче было изучить сколько-нибудь сносно звуки маленькой девочки, которая произносила их не особенно быстро, издавала реже и однообразнее. При всем этом я очень радовалась, что у меня была прекрасная память, а то пришлось бы мне отказаться от своего интересного изучения в самом разгаре его.
Зеленый сад стал желтым, потом голым, земля покрылась густым белым слоем, и только к этому времени я кое-как разобралась с речью моей невольной маленькой учительницы, которая к моему изумлению стала говорить гораздо сложнее, чем раньше. Я тогда недоумевала и только теперь понимаю, что девочка и сама училась говорить лучше, почему речь ее день ото дня становилась сложнее.
Однако, благодаря своему труду и памяти, я делала такие успехи, которые, радуя меня, обеспечивали мне надежды на дальнейшие благие результаты. Крики кошек, собак и моих других сожителей я уже изучила настолько, что, когда я слышала ночью из угла, где спала собака, легкое подлаивание, я просто из любопытства выбегала на ящик посмотреть, кто идет под окном. Лай собаки, вызывавший меня на это, ясно значил: «Кто это еще там шляется?». Впрочем, собака лаяла просто: «Кто там?», иногда прибавляя: «Берегись!». И если я здесь выражаюсь несколько иначе, то потому, что теперь знаю также, что собака желала придать своим простым звукам именно такой сложный смысл. Я понимала собак лучше, чем они друг друга.