— Давайте просто поедем в участок и обо всем поговорим, — предложил папе полицейский.
Мама обхватила меня за плечи.
— «Опека с целью защиты»? Это как?
Донна Роман твердой рукой — правда, не без помощи полицейского — попыталась нас разъединить.
— Мы хотим гарантировать детям безопасность, пока вопрос не разрешится. Уиллоу переночует здесь.
Она попыталась вывести меня из комнаты, но я ухватилась за дверь.
— Амелия?! — закричала мама как безумная. — Что ты ей наговорила?!
— Я хотела сказать правду.
— Куда вы ведете мою дочь?
— Мама! — завизжала я, протягивая к ней руку.
— Идем, солнышко, идем, — приговаривала Донна Роман и все тянула меня.
Как я ни кричала и ни отбивалась, меня все же выволокли из больницы. За пять минут борьбы у меня онемели пальцы. Только тогда я поняла, почему ты не плачешь, когда тебе больно. Поняла, что бывает такая боль, которую не выплакать.
Я слышала выражение «приемная семья» по телевизору, встречала его в книжках, но мне всегда казалось, что туда отдают сирот и детей из гетто — ну, знаете, таких, у которых родители торгуют наркотиками. Я и не думала, что это имеет отношение к нормальным девочкам вроде меня, которые живут в милых домиках, получают кучу подарков на Рождество и никогда не ложатся спать голодными. Но, как выяснилось, миссис Уорд — хозяйка этого временного приюта — могла быть обычной мамой. И судя по фотографиям, облепившим всю свободную поверхность в доме вместо обоев, когда-то она и была обычной мамой. Она встретила нас на пороге в красном халате и тапочках, похожих на розовых поросят.
— Ты, наверное, Амелия, — сказала она, приоткрывая дверь.
Я ожидала увидеть целый выводок детей, но никого, кроме меня, там не оказалось. Миссис Уорд отвела меня в кухню, где пахло моющим средством и вареными макаронами, и поставила передо мной стакан молока и блюдце с шоколадным печеньем.
— Ты, должно быть, проголодалась, — сказала она, и хотя это было правдой, я помотала головой. Я не хотела у нее ничего брать: это значило бы, что я сдалась.
В моей спальне стоял комод, небольшая кровать, накрытая стеганым одеялом в вишенку, и телевизор с пультом. Родители никогда не поставили бы мне в комнату телевизор: мама говорит, что телевидение — это Корень Зла. Я сообщила об этом миссис Уорд, и она рассмеялась.
— Может, так оно и есть, — сказала она. — С другой стороны, бывают в жизни случаи, когда серия «Симпсоны» — лучшее лекарство.
Она достала из выдвижного ящика чистое полотенце и ночную рубашку на несколько размеров больше, чем нужно. Интересно, откуда это у нее? И давно ли тут спала девочка, которая носила эту рубашку и вытиралась этим полотенцем?
— Моя дверь — прямо по коридору, — сказала миссис Уорд. — Тебе еще что-нибудь нужно?
Да, нужно.
Мне нужна моя мама.
Мне нужен мой папа.
Мне нужна ты.
Мне нужно попасть домой.
— И долго, — выдавила я, — мне придется тут жить?
Это были первые слова, которые я произнесла в ее доме.
Миссис Уорд грустно улыбнулась.
— Я не знаю, Амелия.
— А мои родители… они тоже в приюте?
— Вроде того, — неуверенно ответила она.
— Я хочу увидеть Уиллоу.
— Завтра утром мы первым делом отправимся в больницу. Годится?
Я кивнула. Мне очень хотелось ей поверить. Обняв это обещание, как дома обнимала плюшевого лосенка, я могла проспать до утра. Я могла убедить себя, что все обязательно будет хорошо.
Улегшись, я попыталась вспомнить всю ту чушь, которую ты бормочешь перед сном, пока я кричу тебе: «Да замолчи же!» Чтобы проглотить пищу, лягушки закрывают глаза… Одного карандаша хватает на непрерывную линию длиной в тридцать пять миль… «Аргентина манит негра» — это палиндром…
Я, кажется, начала понимать, зачем ты таскаешь с собой эту ненужную информацию, как другие дети — любимые одеяла: повторяя эти факты вновь и вновь, я ощущала себя в безопасности. Почти. Только не знала почему. То ли потому, что приятно быть хоть в чем-то уверенной, когда вся жизнь вокруг состоит из вопросительных знаков, то ли потому, что это напоминало мне о тебе.
Я до сих пор чувствовала голод — а может, пустоту внутри, непонятно. Когда миссис Уорд ушла в свою спальню, я осторожно встала с кровати и на цыпочках прокралась в коридор. Включила свет, прошла в кухню, открыла холодильник. Мои босые ноги обдало холодом. Я уставилась на нарезки, запаянные в пластик, на груды яблок и персиков в нижнем отсеке, на солдатские шеренги апельсинового сока и молока. Услышав, как мне показалось, скрип половицы, я схватила все, что поместилось в руках: буханку хлеба, тарелку спагетти, горсть шоколадного печенья — и побежала обратно в комнату. Закрыв дверь, я разложила свои сокровища на постели.