— А из меня хотели сделать ребенка! — закричала ты. — А я не ребенок!
— Уиллоу очень переживает из-за своего роста, — пояснила я. — Мы предпочитаем называть ее телосложение «компактным».
— Мама, они все говорили, что я самая маленькая и поэтому должна быть ребенком! А я не хотела быть ребенком. Я хотела быть папой.
Об этом, насколько я поняла, мисс Уоткинс слышала впервые.
— Папой? — переспросила я. — А почему не мамой?
— Потому что мамы запираются в ванной, и плачут, и включают воду, чтобы их никто не слышал.
Мисс Уоткинс посмотрела на меня.
— Миссис О’Киф, — сказала она, — думаю, нам стоит поговорить.
Мы целых пять минут ехали молча.
— Нельзяставить подножку Кэссиди, когда она идет на полдник.
Хотя, надо отдать должное, смекалка у тебя дай боже: в твоем распоряжении было не так-то много способов причинить кому-то боль, не пострадав при этом сильнее. Подножка — это был очень разумный, пускай и зловредный ход.
— Уиллоу, тебе ведь не хочется в первую же неделю заслужить репутацию хулиганки?
Я не стала рассказывать тебе, что когда мы с мисс Уоткинс вышли в коридор, она спросила, не может ли причина твоего поведения в школе крыться в проблемах дома. Я нагло соврала. «Нет, — ответила я, притворно задумавшись на минуту. — Понятия не имею, с чего она это взяла. Впрочем, Уиллоу всегда отличалась развитым воображением».
— Ну? — подстегнула я тебя, ожидая хоть какого-то раскаяния. — Ничего не хочешь сказать?
Я покосилась в зеркальце заднего вида, ожидая ответа. Ты кивнула. В глазах у тебя стояли слезы.
— Только не прогоняй меня, мамочка.
Если бы я в это время не стояла на светофоре, то, наверное, врезалась бы в машину впереди. Твои худенькие плечики дрожали, из носа текли сопли.
— Я буду хорошо себя вести! — причитала ты. — Лучше всех!
— Уиллоу, заинька, ты и так лучше всех!
Я почувствовала себя в западне под ремнем безопасности; те десять секунд, которые потребовались на смену сигнала, тоже показались мне ловушкой. Едва зажегся зеленый, я свернула в первый попавшийся закоулок. Выключив мотор, я полезла на заднее сиденье, чтобы высвободить тебя. Сиденье, как и твою детскую кроватку, пришлось усовершенствовать: спинка осталась прямой, но застежки обшили поролоном, потому что иначе ты могла сломать что-нибудь даже от резкого торможения. Я осторожно сняла ремни и принялась покачивать тебя на руках.
Я еще не говорила с тобой об иске. Уверяла себя, будто стремлюсь сберечь блаженное неведение как можно дольше. И от мисс Уоткинс я это утаила якобы по той же причине. Но чем дольше я откладывала этот разговор, тем выше была вероятность, что ты узнаешь сама. Например, от одноклассника. А этого я допустить не могла.
Кого же я хотела защитить — тебя или все-таки себя? Может быть, именно этот момент я вспомню месяцы спустя, вспомню как начало нашего разлада? «Да, мы сидели под кленом на Эпплтонлэйн, когда моя дочь меня возненавидела».
— Уиллоу… — начала я, но в горле стало так сухо, что пришлось сглотнуть слюну. — Если кто и вел себя плохо, то только я. Помнишь, как мы ходили к адвокату после поездки в Диснейленд?
— К какому — к дяде или тете?
— К тете. Она нам поможет.
Ты непонимающе моргнула.
— В чем поможет?
Я не сразу нашлась с ответом. Как, спрашивается, объяснить функционирование судебной системы пятилетнему ребенку?
— Ты же знаешь, что в мире есть некоторые правила. И дома, и в школе. Что происходит, если ты нарушишь правила?
— Тебя ставят в угол.
— Так вот, взрослые тоже подчиняются правилам. Например, нельзя причинять другим людям боль. Или брать чужое. А если ты нарушишь правило, тебя наказывают. Если кто-то нарушил правило и тббе от этого было плохо, тебе помогут адвокаты. Они делают всё, чтобы виновный понес наказание.
— Как в тот раз, когда Амелия украла мой блестящий лак для ногтей и вы заставили ее купить такой же на карманные деньги?
— Именно.
На твои глаза снова набежали слезы.
— Я нарушила правила в школе, и теперь адвокаты выгонят меня из дома! — всхлипнула ты.
— Никто никого не выгонит, — заверила я. — Тем более тебя. Ты не нарушала правил. Их нарушил другой человек.
— Наш папа? И поэтому он не хочет, чтобы ты ходила к адвокату?
Я была ошарашена.
— Ты слышала, как мы об этом говорим?
— Я слышала, как вы об этом кричите.
— Нет, не папа. И не Амелия. — Я сделала глубокий вдох. — Пайпер.
— Пайперчто-то у нас украла?!
— Вот это сложный момент… Она не крала наших вещей. Ну, вроде телевизора или браслета… Она просто не сказала мне одну важную вещь. Очень важную. А должна была сказать.
Ты опустила глаза.
— Что-то насчет меня, да?
— Да, — ответила я. — Но я бы все равно тебя любила. На этой планете есть только одна Уиллоу О’Киф, и мне повезло ее родить. — Я поцеловала тебя в макушку, потому что не смела взглянуть тебе в глаза. — Странное дело, — продолжала я, сдерживая рыдания, — но чтобы эта тетя-адвокат нам помогла, мне придется сыграть в игру. Мне придется говорить неправду. Мне придется говорить такие вещи, которые очень бы тебя обидели, если бы ты не знала, что я просто притворяюсь.
Теперь я внимательно следила за выражением твоего лица, чтобы видеть, понимаешь ли ты меня.
— Вроде как по телевизору, где в человека стреляют, но он на самом деле не умирает? — уточнила ты.
— Правильно. — «Но если это холостые патроны, почему из меня течет кровь?» — Ты будешь слушать всякое, возможно, кое-что прочтешь и подумаешь: «Моя мама такого сказать не могла!» И ты будешь права. Потому что когда я в суде, когда я говорю с этим адвокатом, я притворяюсь другим человеком. Хотя выгляжу точно так же и голос у меня не меняется. Я могу обмануть весь мир, но не хочу обманывать тебя.
— Может, потренируемся?
— Что?
— Чтобы я научилась различать, когда ты врешь, а когда говоришь правду.
У меня перехватило дыхание.
— Хорошо. Молодец, что поставила Кэссиди подножку!
Ты внимательно всмотрелась мне в глаза.
— Врешь. Мне бы хотелось, чтобы это было правдой, но ты врешь.
— Умница. Мисс Уоткинс не мешало бы выщипать брови.
На твоем лице заиграла улыбка.
— Тут трудно понять… Но нет, все-таки врешь. У нее, конечно, как будто гусеница на лбу сидит, но это только Амелия может сказать вслух, а ты — никогда.
Я расхохоталась.
— Честное слово, Уиллоу…
— Правда!
— Но я еще ничего не сказала!
— А чтобы сказать, что ты меня любишь, не обязательно говорить: «Я люблю тебя». — Ты равнодушно пожала плечами. — Достаточно назвать меня по имени, и я уже сама знаю.
— Но как?
Когда я посмотрела на тебя в этот миг, то изумилась, насколько ты на меня похожа. Форма твоих глаз. Свет твоей улыбки.
— Скажи «Кэссиди», — велела ты.
— Кэссиди.
— Скажи… «Урсула».
— Урсула, — как попугай повторила я.
— А теперь… — И ты ткнула себя пальчиком в грудь.
— Уиллоу.
— Разве не слышишь? Когда ты кого-то любишь, то по-другому произносишь его имя. Как будто этому имени удобно у тебя во рту.
— Уиллоу, — повторила я, ощущая языком мягкую подушку согласных и неверное колебание гласных. Неужели ты права? Неужели в этом слове тонут все остальные слова? «Уиллоу, Уиллоу, Уиллоу…» — пропела я, словно колыбельную. Словно это был парашют, на котором ты сможешь пролететь сквозь все невзгоды и мягко приземлиться.
Марин
Октябрь 2007 г.
Вы понятия не имеете, сколько времени и безвинно погибших деревьев уходит на один гражданский иск. Однажды, когда священника судили за сексуальные домогательства, мне пришлось в течение трех дней выслушивать показания психиатра. Первый вопрос звучал так: «Что такое психология?» Второй: «Что такое социология?» Третий: «Кто такой Фрейд?» Эксперту платили триста пятьдесят долларов в час, и он никуда не спешил. Чтобы записать его ответы, нам понадобилось, кажется, четыре стенографистки: первых трех подкосил туннельный синдром запястья.