Мне же Мейси прислала импровизированное пособие по написанию таких писем:
Это ваше первое знакомство с биологической матерью, которую вы так долго искали. Это, по сути, посторонний вам человек, так что впечатление о вас сложится именно по вашему письму. Чтобы не засыпать свою родительницу новыми фактами, постарайтесь ограничиться двумя страницами текста. Если у вас разборчивый почерк, предпочтительно отослать письмо от руки, поскольку рукописные письма кажутся более «личными».
Вам решать, сколько информации о себе вы готовы выдать при первом контакте. Если хотите подписаться своим настоящим именем, то должны понимать, что вас смогут найти. Мы рекомендуем вам подождать с разглашением адреса и номера телефона.
В письме должны содержаться общие сведения о вас: возраст, образование, профессия, таланты и увлечения, семейное положение, наличие детей. Желательно также приложить свои фотографии и фотографии своей семьи. Возможно, стоит объяснить, почему вы решили отыскать своих биологических родителей именно сейчас. Если у вас в прошлом был неприятный опыт, лучше будет исключить его из своего письма. Не рекомендуем делиться и негативной информацией об удочерении (если, допустим, ваши приемные родители жестоко с вами обращались). Об этом вы сможете рассказать попозже, когда у вас сформируются более тесные отношения. Многие биологические родители чувствуют себя виноватыми перед детьми и сомневаются в правильности сделанного шага. Если вы сразу же подтвердите их опасения, это может отрицательно сказаться на вашем взаимопонимании.
Если вы благодарны своей матери за принятое ею решение, то можете вскользь об этом упомянуть. Если вам нужны определенные медицинские данные, упомяните и об этом. С выяснением личности отца советуем подождать: это может быть довольно болезненным вопросом.
Дабы убедить свою мать, что вы стремитесь к взаимовыгодным отношениям, напишите, что хотели бы созвониться или встретиться с нею, однако уважаете ее желание тщательно обдумать этот момент.
Я столько раз перечитала пособие Мейси, что могла уже цитировать его с любого места по памяти. Самых важных инструкций в нем, по-моему, не было. Каким объемом информации нужно поделиться, чтобы показать себя, но в то же время не спугнуть? Если я скажу ей, что голосую за демократов, а она окажется республиканкой, мое письмо угодит в мусорную корзину? Рассказать ей, что я ходила на демонстрацию в поддержку исследований СПИДа и выступала сторонницей однополых браков? А это еще не считая решения, которое я должна была принять, прежде чем браться за письмо. Я хотела отослать ей открытку, чтобы проявить хоть какое-то внимание: всё же лучше, чем страничка из адвокатского блокнота. Но открытки у меня накопились самые разные: тут вам и Пикассо, и Мэри Энгельбрайт, и Мэпплторп. Пикассо — слишком банально, Энгельбрайт — слишком жизнерадостно, а что касается Мэппл-торпа — вдруг она ненавидит его из принципа? «Успокойся, Марин, — сказала я себе. — Никаких голых тел на открытке нет. Обычный, черт возьми, цветок».
Дело за малым: написать текст.
В кабинет вошла Брайони, и я поспешно спрятала свои заметки в папку. Может, оно и неправильно — посвящать рабочее время решению личных проблем, но чем глубже я вдавалась в дело О’Киф, тем сложнее было не думать о матери. Как бы глупо это ни звучало, ниточка, которая вела к ней, давала мне надежду на спасение души. Если уж я обязанапредставлять интересы женщины, которая мечтала, чтобы ее ребенок не рождался на свет, в качестве противовеса я могла хотя бы найти собственную мать и поблагодарить ее за иной ход мыслей.
Секретарша бросила мне на стол конверт из пеньковой бумаги.
— Послание из ада, — сказала она.
Обратным адресом значилось: «Букер, Худ и Коутс».
Разорвав конверт, я прочла исправленный список свидетелей.
— Это что, шутка такая? — пробормотала я и ринулась к вешалке за пальто. Самое время нанести Шарлотте О’Киф визит.
Дверь мне открыла девочка с синими волосами, и я добрых пять секунд таращилась на нее, пока не узнала старшую дочь Шарлотты — Амелию.
— Что бы вы ни продавали, — сказала она, — нам этого не надо.
— Тебя зовут Амелия, правильно? — Я натянуто улыбнулась. — А меня — Марин Гейтс. Я адвокат твоей мамы.
Она придирчиво осмотрела меня с головы до пят.
— Да мне-то что. Мамы нет дома. Я нянчусь с сестрой.
Из глубины дома донеслось:
— Со мной не надо нянчиться!
Амелия снова перевела взгляд на меня.
— Ну да, я не нянька. Я скорее сиделка.
В дверной проем вдруг просунулось твое личико.
— Привет! — сказала ты с улыбкой. У тебя не хватало переднего зубика.
Я подумала: «Присяжные будут от тебя в восторге».
И тут же возненавидела себя за эту мысль.
— Что-нибудь передать? — спросила Амелия.
Ага, подумала я, передай. Передай, что ее муж выступит свидетелем со стороны защиты!
— Я бы хотела побеседовать с ней лично.
Амелия пожала плечами.
— Нам нельзя пускать в дом незнакомых людей.
— Но мы же ее знаем, — возразила ты и потащила меня через порог.
Я почти никогда не имела дела с детьми, а учитывая мои темпы, расширить опыт мне, возможно, и не удастся. Но что-то такое было в твоей руке, взявшей мою, такой мягкой, как кроличья лапка, и, кто знает, такой же счастливой… Я позволила тебе усадить меня на диван в гостиной. Осмотревшись, я увидела фабричный коврик с восточным узором, пыльный экран телевизора и потрепанные картонные коробки с настольными играми на камине. Судя по внешнему виду, больше всего здесь любили «Монополию». И сейчас доска с фишками лежала на кофейном столике перед диваном.
— Можете поиграть за меня, — предложила Амелия, скрестив руки на груди. — Все равно коммунистические взгляды мне ближе, чем капиталистические.
С этими словами она исчезла, оставив меня наедине с доской.
— Знаете, какую улицу чаще всего покупают? — спросила ты.
— А разве не все одинаково?
— Нет. Надо же учитывать карточки «Выбраться из тюрьмы» и прочее. Улицу Иллинойс.
Я оценила расстановку сил: ты построила три гостиницы на Иллинойс-авеню.
А Амелия завещала мне жалких шестьдесят долларов.
— Откуда ты это знаешь?
— Прочла в книжке. А мне нравится знать то, чего никто больше не знает.
Уверена, ты и так знала куда больше, чем мы все. Меня приводил в замешательство тот факт, что у шестилетней девочки, сидевшей рядом со мной, словарный запас был на уровне моего.
— Тогда расскажи мне что-нибудь новенькое, — попросила я.
— Слово nerd [7]изобрел Доктор Зюсс, [8]— сказала ты.
Я расхохоталась.
— Что, правда?
Ты кивнула.
— Да, в книжке «Если бы я был директором зоопарка». Хотя мне она нравится меньше, чем «Зеленые яйца с ветчиной». Детская книжка, в общем-то. Я больше люблю Харпер Ли.
— Харпер Ли?
— Ага. Вы разве не читали «Убить пересмешника»?
— Конечно, читала. Но мне трудно поверить, что тыее читала.
Это был мой первый разговор с девочкой, оказавшейся в эпицентре нашего иска, и я поняла одну исключиткльную вещь: ты мне нравилась. Ты очень мне понравилась. Ты была непосредственной, смешной и умной. Ну да, кости ты ломала чуть чаще, чем все остальные. Мне понравилось, что ты не придаешь своей болезни особого значения. Примерно в той же мере мне не нравилась твоя мать — за то, что только о болезни и думала.
— В общем, ладно. Была очередь Амелии. Значит, вы бросаете кость.
— Знаешь что? — Я посмотрела на доску. — Терпеть не могу «Монополию».
И я не солгала. Скверные воспоминания из детства: мой кузен жульничал, когда его назначали банкиром, и играли мы по четыре ночи кряду.
— Хотите сыграть во что-нибудь другое?
Обернувшись к камину, облицованному мелкими искусственными камушками, я заметила кукольный домик. Он был точной миниатюрной копией вашего дома: те же черные ставни и ярко-красная дверь, те же цветочные кустики и длинные ковровые дорожки.
— Вот это да! — воскликнула я, почтительно касаясь черепицы на крыше. — Потрясающе!