– Сир, позвольте сказать: Ваш двор – самый блистательный в Европе!
Сидя за рабочим столом и привычно раскатывая глину, Иоганн Якоб вспоминал время, прошедшее со дня приезда в Людвигсбург. В начале 1763 года умер Бустелли; об этом сообщил Ринглер, который поддерживал связи с Нимфенбургом. Иоганн Якоб тогда удивился: новость не принесла ему радости, напротив, стало грустно – вечером он поднял бокал с вином за упокой души мертвого фаворита умирающего стиля. «Да и не такие страшные его фигурки, что-то в них все же есть», – подумалось тогда ему. Мастер даже смоделировал танцовщиков в стиле Бустелли: в знак примирения с почившим коллегой.
Иоганн Якоб уже не обитал на гостином дворе. Доктор Флах помог ему найти жилье: дом покойного старейшины резнического цеха. Вдова мясника, фрау Зиглер, оказалась той самой сухонькой старушкой, которую мастер видел из окна гостиничной комнаты в свой первый день в Людвигсбурге. Она переехала к дочери, живущей с мужем-нотариусом в Штутгарте, а домик сдала Иоганну Якобу за двенадцать талеров в год. В первый понедельник месяца, в любую погоду вдова приезжала в Людвигсбург и ровно в восемь часов утра стучала в дверь. Она брала у мастера талер, строго осматривала двор, заглядывала в дом и неизменно повторяла:
– Господин обербоссиерер, вам надобно найти себе жену. А если не жену, то служанку. Мужчина не должен жить один – за ним нужен женский глаз.
Иоганн Якоб соглашался, доводил фрау Зиглер до калитки и на месяц забывал о ее существовании. Мастер не считал, что ему нужен уход: за годы вдовства он прекрасно научился обходиться без него. Белье всего за несколько крейцеров в неделю стирали прачки в казармах. Убирался он в домике сам, благо тот был невелик. А еду приносила кухарка с гостиного двора.
Домик мастера находился в тупике узкой крутой Шмидгассе. Входная дверь вела в маленькую прихожую, из которой можно было пройти направо – в его спальню или налево – в кухню. Назначения комнат были произвольными, так как выглядели они одинаково: квадраты со сторонами по двенадцать футов, в углу у западной стены – печь. С этой стороны окон не было, они все равно бы упирались в глухую стену дома напротив, зато с восточной стороны в каждой комнате было по окну во дворик, а в спальне мастера еще и окна на юг, на улицу. Когда-то дворик был любовно засажен цветами и экзотическими растениями – томатами, которые вскоре задушил репейник. Это сердило фрау Зиглер, но со временем она успокоилась: в большом саду дочери ей было где развернуть свой талант садовницы. Нужника не было, поэтому каждый день перед сном Иоганн Якоб выходил со двора и как можно дальше выплескивал содержимое ночного горшка на улицу. Шмидгассе была застроена так тесно, что места для нужников не было и у соседей, а потому, когда мастер утром шел на работу, он старательно обходил вчерашние, позавчерашние или даже двухдневной давности – телега золотника появлялась не часто – кучи своих соседей.
Иоганн Якоб продолжал встречаться в кафе с доктором Флахом; они уже называли друг друга по имени. Иногда по вечерам вдвоем ходили по окраине города, по полям и рощам, курили трубки, говорили о работах Иоганна Якоба, о медицине, Людвигсбурге, герцоге, о жизни и смерти. Мастер курил редко, только когда гулял с доктором или пил с ним кофе: от табачного дыма драло в горле, и во рту оставался неприятный привкус. Но чего не сделаешь ради здоровья! Раз в месяц мастер приходил к доктору на ректальное курение.
– Ректум – один из важнейших органов человеческого тела, – говорил доктор Флах, – а при этом многие его недооценивают. От чистоты и правильной работы ректума зависит тонус организма, его баланс и активность.
Иоганн Якоб продолжал по утрам принимать гоффмановы капли, пить зедлицкую воду, отвар из листа сенны и ходить к аптекарю на сеансы пиявок. Иногда ему казалось, что наступает улучшение: запоры становились не такими частыми, а то, что выходило из него, не таким твердым и толстым. Однако это продолжалось недолго.
– Терпение, мой друг! Лечению надо дать время. Время и терпение – лучшие друзья больного, – повторял в таких случаях его врач и друг Людвиг, который имел пристрастие к крылатым фразам. Но Иоганна Якоба это не утешало.