– Мы с Мартой вчера на лугах гуляли – там уже стога стоят. Залезли на один, и там я ее и сделал. – Он заржал. – Хочешь знать, сколько раз? Или – что она шептала мне? А, муженек рогатый?
– Андреас, ты пьян.
Настроение у мастера испортилось, и он пошел к себе в комнату. Переоделся в ночную сорочку и колпак, лег на кровать. Сон не приходил. Иоганн Якоб сел на постели и достал с табурета фигурку продавца апельсинов. Тут дверь открылась – на пороге стоял Андреас. Видно было, что он выпил еще: парень едва держался на ногах. «Пришел извиняться», – подумал мастер.
Но он ошибся.
– Что это у тебя? – Андреас схватил статуэтку, покрутил. – Да это же я! Грязный старик, я знаю, о чем ты мечтаешь.
Парень швырнул фигурку на тюфяк и расстегнул гульфик. То, что вывалилось из панталон, было толстым и длинным. Иоганн Якоб даже не подозревал, что оно может быть таких размеров. «Елда», – неожиданно возникло слово из детства.
– Об этом? Да?
Андреас подошел вплотную, его грязный член теперь покачивался прямо под носом Иоганна Якоба. Мастер поморщился от резкого запаха, открыл рот, чтобы отослать Андреаса на кухню, но этого как раз делать не надо было. Парень быстро сунул член в рот мастеру и ухватил того руками за голову. Иоганн Якоб пытался высвободиться, но хватка стальных пальцев не ослабевала: обеды и ужины Марты не пропали даром. Член двигался во рту и горле мастера, горячая мошонка билась о его подбородок. Иоганн Якоб хотел закричать, оттолкнуть пьяного наглеца, но не мог даже пошевелиться. Он как будто потерял волю. Все нутро выворачивалось от вони и насильного вторжения в его плоть. Член засновал быстрее, мастер стал задыхаться, парень застонал. «Все! Умираю», – отчаялся Иоганн Якоб, но тут рот опустел, и молодая упругая струя выстрелила в глаз…
11
Не успел Иоганн Якоб утереть лицо, как Андреас развернулся и, не утруждая себя тем, чтобы спрятать член в панталоны, ушел к Марте. Через минуту сквозь толстые стены уже слышался его храп. А мастер не мог уснуть – думал о том, что произошло. Удивительно, но он не был потрясен, унижен или раздавлен случившимся. Ничего подобного. Иоганна Якоба занимали совсем другие вопросы: как вести себя утром, что сказать Андреасу? «То, что ты позволил себе прошлой ночью, было грязно, мерзопакостно, противно человеческому естеству»? Звучит хорошо, но знает ли Андреас, что значит «противно естеству»? И потом, слово «грязно» – еще решит, что это о его нечистоплотности. Некрасиво получится. Может, просто сказать «мерзопакостно»? Это слово он точно знает, и двусмысленности никакой не будет. Так мастер и решил поступить – надо только улучить момент и подойти, когда рядом не будет ни Марты, ни Андреаса Иоганна. Но как это сделать? Сидеть в засаде и выскочить оттуда с негодующим видом? Очень уж это напоминало ситуацию из комедийной пьесы Мольера – мастер даже захихикал, представив себя героем такой сцены. А если Андреас был так пьян, что ничего не помнит? Иоганн Якоб спрячется за печкой, дождется, когда парень останется один, встанет перед ним, лежащим на тюфяке, и возмущенно скажет: «Как ты посмел, молодой наглец?» А Андреас ответит, хлопая мутными от похмелья глазами: «Это о чем?» И что тогда – объяснять ему? Какими словами? А если Андреас ничего не забыл и рассмеется мастеру в лицо – ведь это будет еще хуже. Или, того гляди, начнет грозить своим членом – ведь на парне в постели и панталон не будет!
Иоганн Якоб попытался представить себе голого Андреаса – в лесу на берегу ручья он представлял себе паренька, того, еще незрелого, чьи нагие очертания в воображении мастера были смутными и делали его похожим на фарфоровую статуэтку. До сих пор он видел Андреаса голым только по частям: иногда тот ходил по дому без рубашки, а один раз Иоганн Якоб замешкался в коридоре по пути на работу, когда Андреас, стоя спиной к нему, натягивал панталоны. Вчера мастеру открылась последняя деталь, недостающая для создания полной картины. Иоганн Якоб мотнул головой – отмахнулся, как от овода, от ранее соблазнительного, а теперь пугающего образа. Так он лежал и думал далеко за полночь, перебирая варианты завтрашнего, а потом уже и сегодняшнего разговора с Андреасом, но ни к какому решению не пришел. Иоганн Якоб вздохнул, вытянулся на короткой вдовьей кровати, так что ноги его по икры вылезли из-под медвежьей шкуры и нависли над полом, и уснул.
Проснулся мастер от громкого стука в дверь. «Андреас! Пришел просить прощения», – во второй раз за эту ночь подумал он.