К Штутгарту подъезжали вечером. Когда-то пышный и шумный город вымер. Дома стояли темные, на улицах не было ни души. Герцог Карл Евгений перевел двор в любимый Людвигсбург, и бывшая столица пришла в запустение. «Этому городу конец», – подумал Жан-Жак. Остановились на постоялом дворе, где, как и в предыдущий день, им предложили холодную телятину, кислое вино и постель, кишащую клопами. Жан-Жак так устал с дороги, что не заметил ни запашка, идущего от мяса, ни укусов ночных гостей. Кроме усталости, возникло и другое, давно забытое чувство радостного возбуждения. В жизни начинался новый этап – что уготовила ему судьба?
2
Когда дилижанс остановился у городских стен Людвигсбурга, Жан-Жак в щелку увидел только кустарник, канаву и пустынную дорогу, которая уходила в сторону оставленного ими Штутгарта. Кучер открыл дверку, опустил подножку, и трое пассажиров соскочили на землю. Вернее, соскочили двое; третью пришлось вытаскивать.
– Таможня. Проверка, – объявил кучер.
У новеньких Штутгартских ворот стоял пост: двухэтажный дом с колоннами. Из него вышли два гарнизонных инвалида и собрали документы.
– Смотри, подпись Карла Евгения, – сказал молодой солдат старшему товарищу, тыча изуродованными пальцами в подорожную Жан-Жака. Одноглазый сержант ухмыльнулся в усы:
– Интересно, которая из нежных ручек водила его рукой?
Солдат поперхнулся смехом: к дилижансу подходил офицер с напомаженными усами. Жан-Жак отметил про себя: во-первых, герцог – большой любитель женщин и, во-вторых, подчиненные его не любят.
Формальности были соблюдены, и экипаж въехал в город. Толстая дама подняла шторку. Дорога превратилась в аллею, обсаженную высокими липами; из-за деревьев проглядывали добротные дома.
– Ах, посмотри, Ганс, какой дворец! Просто новый Версаль!
В отличие от дамы, которая явно Версаля не видела, Жан-Жак знал французский дворец по годам работы на фабрике в Со. Он высунул голову в окно и постарался выгнуть шею так, чтоб посмотреть в сторону движения. За чугунной решеткой начинался французский парк с фигурно подстриженными деревьями, дорожками, фонтанами, клумбами и прудом посередине. Клумбы на зиму были заботливо укутаны полосами грубой материи. Парк упирался во дворец, перед которым блестели застекленные оранжереи. Безусловно, и дворец, и парк производили впечатление, но до Версаля им было далеко. Шея заныла, и Жан-Жак откинулся на спинку сиденья.
У герцогского дворца стояла застава. Дилижанс свернул в улочку налево и выехал на Марктплац. Был четверг, базарный день, и площадь гудела от шума голосов. Жан-Жак увидел памятник герцогу Эберхарду Людвигу, основателю города. Молодой воин приветствовал мастера, высоко подняв в правой руке маршальский жезл. Во второй руке, над безруким туловищем в доспехах, герцог держал голову с пышными усами. Голова изображала, по всей вероятности, несчастного турка. Из головы и из культей били каменные струи крови. «Оковалок», – улыбнулся Жан-Жак, вспомнив слово, которым друг-художник из Страсбурга называл дородных дочерей местного маркиза. Вокруг большой площади расположились евангелическая кирха с башнями-близнецами, здание местного самоуправления и другие дома. Напротив евангелической стояла недостроенная церковь неизвестной конфессии. Из-за скопления народа ехать дальше было невозможно. Дилижанс остановился.