Слуга отошел от дворцовых ворот и, крепко обхватив горшок двумя руками, вылил его содержимое на улицу, прямо туда, где еще минуту назад прыгали с бугорка на бугорок Жан-Жак и Ринглер. Потом вернулся, осторожно помыл урыльник, спрятал его в служебную кладовку – до следующего раза, когда герцог услышит зов природы, – и только после этого почистил платье мастера.
Директор остался у входа, а Жан-Жак последовал за слугой в апартаменты герцога Вюртембергского. Ни лестница, по которой они поднимались на второй этаж, ни галерея, через которую шли к покоям Карла Евгения, не произвели на мастера особого впечатления. Лестница была спиралевидная и не очень широкая, галерея – хоть и интересная своим лепным карнизом – была вся белая.
В конце галереи провожатый передал Жан-Жака ливрейному слуге, и тот ввел мастера в первую переднюю, где по рангу ему полагалось ждать герцога. Это была большая зала, совсем недавно обитая зеленым шелковым дамастом с тисненым рисунком – попугаями на ветках. «Какое совпадение!» – обрадовался Жан-Жак. Он отметил лепных путти на карнизах по углам залы – аллегорические времена года – и светлые дощатые полы, разделенные на квадраты полосами мореного дуба. В центре каждой стены было зеркало с консолью. На консолях стояли китайские фарфоровые вазы, сами же зеркала были забраны витиеватыми рамами. На стенах висели портреты герцогской семьи, был тут и портрет Карла Евгения: подросток в напудренном старомодном парике опирался на комод, где лежали горностаевая мантия и железный шлем с перьями – символы герцогской власти.
Задерживаться в этой комнате, однако, не стали: слуга открыл следующие двери, во вторую переднюю. Тоже заново отделанная, она выглядела намного богаче. Стены и потолки были обиты белыми деревянными панелями с позолоченным резным орнаментом. На карнизах – лепные драконы и фантастические птицы, на полу – наборный паркет. На двух палисандровых комодах с бронзовыми ормолу – фарфоровые блюда. Все пространство от мраморного камина до потолка занимало золоченое зеркало, такие же зеркала висели и на других стенах. По периметру зеркальной поверхности золотом были нарисованы цветы и бабочки, которые гармонировали с рамами в виде древесных стволов и ветвей.
«Это большая честь. А может, меня ведут в залу для ассамблей?» Но нет – слуга указал мастеру на место около карточного столика, где ему надлежало ждать герцога, и удалился, неслышно прикрыв за собой двери. Жан-Жак взглянул на столик: там были разбросаны карты для игры в вист. Мастер вздохнул – эту модную игру он так и не осилил.
Из передней вело двое дверей – слева и справа от Жан-Жака, – и мастер стоял, гадая, откуда выйдет герцог. Карл Евгений Вюртембергский вышел из правых. За ними мастеру открылась длинная красная зала для ассамблей, за которой анфилада комнат продолжалась. На короткий миг чувства зрения, слуха, обоняния Жан-Жака попали под атаку блистающей драгоценностями толпы придворных, резких звуков клавесина и парфюмерного запаха жасмина. Створки дверей за герцогом закрылись, и видение исчезло.
Суверен, должно быть, встал из-за стола: его челюсти что-то дожевывали. В руке, за фигурную граненую ножку, он держал огромный бокал, в котором из стороны в сторону тяжело перекатывалось бордовое вино.
– Лойс?
Жан-Жак склонился в низком поклоне:
– Точно так, Ваше светлейшее высочество.
– А что это у вас в руках? – Герцог указал на сверток.
– Это мой скромный дар Вам, сир. – Мастер развернул и с поклоном протянул герцогу фаянсового попугая.
Реакция была мгновенной: