Девочки хлопают меня по спине и одаривают комплиментами, они не кажутся фальшивыми или саркастичными. Джиджи так сильно меня обнимает, что я перестаю дышать. И улыбается так широко, словно гордится тем, что делит со мной комнату. Я стараюсь не придавать этому значения. Замечаю, что даже мистер Лукас, отец Алека, смотрит на меня сквозь стекло – а он почти никогда так не делает. Он странно мне улыбается и кивает.
Делаю реверанс и возвращаюсь к станку. Джейхи там, за стеклом. Он поднялся с места. Ловлю его взгляд – и проходит, кажется, целая вечность, прежде чем я поворачиваюсь к нему спиной и сдерживаю торжествующую улыбку. Меня наконец-то заметили.
И теперь я знаю, как отплачу Сей Джин.
10. Джиджи
Я ходила в зеркальную студию «Е» каждый вечер и смотрела на остатки послания от Бетт. Девочки выдали ее. Хотя, может, это была Лиз. Или Элеанор. Как бы то ни было, надпись стерли несколько дней назад. И все, кажется, просто о ней забыли, но у меня в голове угроза звучит так же часто, как тема феи Драже. И каждый раз я решаю, что стану лучшей феей Драже из возможных и не превращусь в жертву.
Спускаюсь на лифте на первый этаж, а потом – по лестнице в подвал. В моем зале пусто и тихо, только комки пыли в углах, скрежет старого радиатора и звон полумертвых лампочек. В здешнем зеркале меня почти не видно. Не могу двинуться, не могу закрыть глаза, чтобы помедитировать, – просто продолжаю пялиться на собственное отражение.
Мама всегда говорила, что нельзя столько времени проводить перед зеркалом. Но для танцора зеркало – как дом.
Представляю, как меня заполняет свет, совсем как на занятиях йогой с Эллой там, в Калифорнии. Хочу, чтобы солнечные лучи стерли все угрозы и все мое беспокойство. Поднимаю ногу – сначала на станок, потом к уху. Истончаюсь в прямую, невозможную линию, которая начинается с большого пальца левой ноги на земле и заканчивается на правой ноге в воздухе. Но тело реагирует не как обычно. В сердце что-то колет. Причина в Алеке или в моей болезни? Я не знаю, что хуже. Что опаснее?
– Давай помогу. – Тишину разрывает мужской голос.
Я поворачиваюсь, не опуская ногу, ожидая увидеть Алека. Только он знает, что я танцую здесь, внизу. Невинно улыбаюсь – слишком быстро, потому улыбка получается натянутой.
– Рада тебя видеть.
Это Анри Дюбуа, еще один новенький, и он на меня в открытую пялится. Глаза у него как на картинах мамы – темные, мечтательные и тревожные. Он проводит рукой по взъерошенным темным волосам. На нем балетный пояс и штаны, и я невольно перевожу взгляд чуть ниже его живота. В этих поясах все кажется чересчур большим. Он ловит мой взгляд и делает шаг назад. Я опускаю глаза.
– Да я сама справлюсь, – отвечаю и продолжаю растяжку.
Анри подходит ближе.
В общей сложности мы с ним перекинулись тремя предложениями. Все, что я о нем знаю, я прочла в балетных журналах. Он был восходящей звездой Парижской оперной школы. Ключевое слово – был. По слухам, его оттуда выгнали.
– Да ладно тебе! Балет – командный спорт. – Он подходит еще ближе, огибая поломанные станки.
– Как ты меня нашел?
Опускаю ногу. Не хватало еще, чтобы он решил сделать поддержку, не спросив разрешения. Мне бы злиться на него за то, что он отыскал мое тайное место. Только Алек может о нем знать.
Сажусь на пол и через секунду понимаю, что поступила глупо.
– А я тебя и не искал. – Анри опускается напротив. У него приятный акцент, мне нравится плавность его произношения. За шестнадцать лет во мне никогда не вспыхивал интерес к балетным танцорам, да и вообще к мальчикам, но вот в животе снова туча бабочек, а я потею и перестаю быть собой. В голове вьется столько новых мыслей, идей и ощущений.
Анри ведь всегда был красивым – в смысле, и на репетициях, и в классе, – но я никогда не обращала на этот факт внимания. А здесь, в странном, изломанном свете подвала от одного его вида пересыхает в горле.
– Ты здесь прячешься? Пока остальные в комнате отдыха, да?
Я не отвечаю. Он улыбается, словно сказал что-то смешное. У него такие симпатичные ямочки на щеках – хочется до них дотронуться.
– А тебе разве не стоит отдохнуть после репетиции? – Я не придумала ничего лучше.
– А тебе? – контратакует он, а потом ухмыляется. – Вы, балерины, слишком серьезные.
Он что-то бормочет на французском. Мне нравится, как это звучит и как изгибается линия его рта.
– Давай продолжим, Жизель.
Он называет меня полным именем. И произносит его так, как оно и должно звучать – мягкая «з» и долгая «л». Тянет рассказать ему, что родители встретились в Париже, когда временно жили там, в двадцать с небольшим. Они назвали меня в честь знаменитого балета.