– Держи, – сказал он.
Апрель вытерла подбородок.
– Спасибо. Этот чертов мешок из кишок меня обжег. Завтра будет волдырь.
Сентябрь зевнул.
– Ты такой ипохондрик, – сказал он через костер. – И такая вульгарная. – У него были тонкие усики и залысины, отчего лоб казался высоким и мудрым.
– Отстань от нее, – сказала Май. У нее были короткие темные волосы и удобные ботинки. Она курила маленькую сигариллу, пахнувшую гвоздикой. – Она чувствительная.
– Пр-рашу-у тебя, – протянул Сентябрь. – Давай без этого.
Октябрь, который ни на секунду не забывал, что сегодня он председательствует, отхлебнул сидра, прочистил горло и сказал:
– Ладно. Кто начинает? – Его кресло было вырезано из цельной дубовой колоды и отделано ясенем, вишней и кедром. Остальные сидели на пнях, равномерно расставленных вокруг костерка. За долгие годы эти пни стали гладкими и уютными.
– А протокол? – спросил Январь. – Когда в председательском кресле я, мы всегда ведем протокол.
– Но сейчас в кресле не ты, да, мой сладкий? – осведомился Сентябрь – элегантное воплощение иронической отзывчивости.
– Надо вести протокол, – не отступал Январь. – Без протокола нельзя.
– Пускай сам себя ведет, – сказала Апрель, запустив руку в длинные светлые волосы. – И я думаю, начать должен Сентябрь.
– С большим удовольствием, – горделиво кивнул тот.
– Эй, – вмешался Февраль. – Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй. Я не слышал, чтобы председатель это одобрил. Никто не начинает, пока Октябрь не скажет, кто начинает, а после все остальные молчат. Можем мы сохранить хотя бы чуточное подобие порядка? – Он обвел всех взглядом – маленький, бледный, одетый в голубое и серое.
– Да нормально, – сказал Октябрь. Борода у него была разноцветная, словно роща по осени – бурая, оранжевая и винно-красная, давно не стриженная путаница на подбородке. Щеки – красные, точно яблоки. Он походил на доброго друга, которого знаешь всю жизнь. – Пусть начинает Сентябрь. Лишь бы уже кто-то начал.
Сентябрь положил в рот сосиску, изящно прожевал, проглотил и осушил кружку с сидром. Потом встал, поклонился слушателям и начал:
– Лорен Делиль был лучшим поваром в Сиэтле – по крайней мере, он сам так считал, а звезды Мишлен на двери его ресторана это подтверждали. Он был замечательным поваром, это правда: его бриоши с рубленой ягнятиной получили несколько наград, его копченые перепела и равиоли с белыми трюфелями «Гастроном» назвал десятым чудом света. Но его винные погреба… ах, его винные погреба… вот его гордость и страсть… И я его понимаю. Последний белый виноград собирают у меня, и красный по большей части тоже: я знаю толк в хороших винах, ценю аромат, вкус, послевкусие… Лорен Делиль покупал свои вина на аукционах, у частных лиц, у торговцев с репутацией. Он требовал генеалогический сертификат каждой бутылки, потому что мошенники, увы, попадаются слишком часто, если бутылка вина продается за пять, десять или сто тысяч долларов, фунтов или евро… Истинной жемчужиной – бриллиантом – редчайшей из редчайших, ne plus ultra[12] звездою его температурно сбалансированного винного погреба была бутылка «Шато Лафит» 1902 года. Бутылка стоила сто двадцать тысяч долларов, хотя вино это было поистине бесценным, ибо в мире сохранилась всего одна бутылка.
– Извините, – вежливо перебил Август. Он был самый толстый и редкие золотистые прядки зачесывал поверх розовой макушки.
Сентябрь воззрился на своего соседа:
– Да?
– Это не та история, где один богач купил вино, чтобы выпить за ужином, а повар решил, что блюда недостаточно хороши для такого вина, и предложил другие блюда, а у парня обнаружилась какая-то редкая аллергия, он умер прямо за столом, и дорогое вино так никто и не попробовал?
Сентябрь ничего не сказал. Зато взирал весьма.
– Потому что если та, ты уже ее рассказывал. Много лет назад. Глупая история. И с тех пор вряд ли стала умней. – Август улыбнулся. Его розовые щеки светились в отблесках костра.
Сентябрь сказал:
– Разумеется, тонкая чувствительность и культура не каждому по вкусу. Некоторым подавай барбекю и пиво, а кое-кто, подобно…
Вмешался Февраль:
– Мне не очень приятно заострять на этом внимание, но Август отчасти прав. Надо новую историю.
Сентябрь воздел бровь и поджал губы.
– У меня все, – обронил он и сел на свой пень.
Все они, месяцы года, выжидательно смотрели друг на друга сквозь пламя.
Июнь, стеснительная и опрятная, подняла руку:
– У меня есть история про таможенницу, которая работала на рентгеновской установке в аэропорту Ла-Гуардиа, она читала людей, как открытые книги, глядя на очертания их багажа на экране, и однажды она увидела такие чудесные контуры, что влюбилась в этого человека, хозяина чемодана, и ей нужно было понять, чей это багаж, а она не смогла и страдала долгие месяцы. А когда этот человек снова прошел мимо нее на таможенном контроле, она все-таки вычислила его – он был старый мудрый индеец, а она красивая негритянка двадцати пяти лет, и она поняла, что у них ничего не получится, и отпустила его, потому что по форме его чемодана узнала, что он скоро умрет.