Октябрь сказал:
– Хорошая история, юная Июнь. Рассказывай.
Июнь посмотрела на него, как испуганный зверек:
– Я только что рассказала.
Октябрь кивнул.
– Значит, рассказала, – объявил он, не дав прочим вставить слово. – Тогда, может быть, перейдем к моей истории?
Февраль шмыгнул носом.
– Вне очереди, здоровяк. Тот, кто сидит в председательском кресле, говорит, лишь когда выскажутся все остальные. Нельзя сразу переходить к главному блюду.
Май выкладывала дюжину каштанов на решетку над огнем, предварительно раскалывая их щипцами.
– Пусть рассказывает, если хочет, – сказала она. – Богом клянусь, хуже, чем про вино, все равно не будет. А у меня дел полно. Цветы, между прочим, сами по себе не распускаются. Кто за?
– Хотите устроить голосование? – удивился Февраль. – Мне даже не верится. Это что, взаправду? – Он вытер лоб салфеткой, которую вытащил из рукава.
Поднялось семь рук. Четверо воздержались: Февраль, Сентябрь, Январь и Июль.
(– Ничего личного, – сказала Июль, как бы извиняясь. – Процедура в чистом виде, не стоит создавать прецедентов.)
– Стало быть, решено, – сказал Октябрь. – Кто-нибудь хочет что-то сказать, пока я не начал?
– Э… Да. Иногда, – сказала Июнь, – иногда мне кажется, будто кто-то следит за нами из леса, я смотрю – а там никого нет. Но я все равно думаю, что есть.
– Это потому, что ты чокнутая, – сказала Апрель.
– Да уж, – сказал Сентябрь, обращаясь ко всем. – Вот она, наша Апрель. Очень чувствительная и при том самая жестокая.
– Ну, хватит, – решительно заявил Октябрь. Он потянулся. Зубами разгрыз фундук, вынул ядрышко, а скорлупу бросил в огонь, где она зашипела и лопнула, и Октябрь заговорил.
Жил-был мальчик, сказал Октябрь, которому было плохо в родном доме, хотя его никто не бил. Просто он не подходил ни своей семье, ни своему городу, ни своей жизни. У него было два старших брата-близнеца, и они его обижали или не обращали на него внимания, и их все любили. Они играли в футбол: то один близнец забивал больше мячей, то другой. А их младший брат не играл в футбол. Они придумали ему прозвище. Прозвали его Коротышкой.
Они называли его Коротышкой с самого раннего детства, и родители сначала сильно их ругали.
А близнецы отвечали:
– Но он и есть Коротышка. Посмотрите на него. И посмотрите на нас. – Им тогда было по шесть лет. Родители решили, что это мило. Но такие прозвища прилипают намертво, и очень скоро его называла Дональдом только бабушка, которая звонила раз в год, чтобы поздравить его с днем рождения, – ну, и совершенно незнакомые люди.
А из-за того, по-видимому, что у имен есть своя власть, мальчик и впрямь был коротышкой: тощим, мелким и нервным. У него с самого рождения текло из носа – десять лет текло. За обедом близнецы отбирали у него еду, если она им нравилась, и подбрасывали свою, которая не нравилась, и тогда его ругали за то, что он не доел.
Их отец не пропускал ни одного футбольного матча и всегда покупал призовое мороженое тому, кто забил больше мячей, и утешительное – тому, кто забил меньше. Их мать говорила знакомым, что она журналист, хотя всего лишь продавала подписку и рекламные места: она вернулась на работу на полный день, когда близнецы научились сами заботиться о себе.
Одноклассники мальчика восхищались близнецами. Две-три недели в первом классе мальчика называли Дональдом, пока не прошел слух, что братья зовут его Коротышкой. Учителя вообще редко называли его по имени, хотя между собой иногда говорили о том, как жаль, что младший Ковай не такой храбрый и резвый фантазер, как его братья.
Коротышка не смог бы сказать точно, когда в первый раз решил убежать и когда его робкие мечты нарушили границу и превратились в реальные планы. К тому времени, когда он признался себе, что уходит, в большом пластиковом контейнере «Таппервер», спрятанном под куском полиэтилена за гаражом, уже лежали три батончика «Марс», два «Милки Вэя», горсть орехов, пакетик лакричных конфет, фонарик, несколько комиксов, нераспечатанная упаковка вяленого мяса и тридцать семь долларов, в основном четвертаками. Ему не нравился вкус вяленого мяса, но он где-то прочел, что путешественники неделями не ели ничего, кроме этого самого мяса, и именно в тот день, когда он положил пакет с вяленым мясом в контейнер и с чпоком нацепил крышку, он осознал, что должен будет убежать.