Я вот сейчас подумал, что многие вещи, которые мы полагаем хрупкими, в действительности на удивление крепки. В детстве мы проделывали разные фокусы с сырыми птичьими яйцами – доказывали, что на самом деле они хранят свое бремя, точно крошечные мраморные дворцы; и говорят, что взмах бабочкиных крыльев в нужном месте способен вызвать ураган за океаном. Сердце можно разбить, но сердце – самая крепкая мышца, оно качает кровь всю жизнь, семьдесят сокращений в минуту, практически без перебоев. Даже сны, самые тонкие и неосязаемые субстанции, порой на редкость трудно уничтожить.
Истории – тоже хрупкие вещи, как люди и бабочки, как птичьи яйца, сердца и сны, они складываются из трех десятков тщедушных букв и горстки знаков препинания. Или сплетаются из слов – из звуков и идей, абстрактных, незримых, что исчезают, едва прозвучав, – что может быть хрупче? Но есть истории – короткие незамысловатые рассказы о том, как кто-то отправился на поиски приключений или творил чудеса, о волшебстве и чудовищах, – которые пережили всех рассказчиков, а некоторые пережили и земли, где родились.
И хоть я не верю, что рассказы из этой книги на такое способны, все равно приятно их собрать, найти им дом, где их прочтут и запомнят. Надеюсь, они вам понравятся.
Этюд в изумрудных тонах
A Study in Emerald. © Перевод Н. Гордеевой, 2007.
Только что из большого европейского тура, где дали несколько представлений перед КОРОНОВАННЫМИ ОСОБАМИ, великолепной игрой срывая овации и похвалы, равно блистательные в КОМЕДИЯХ и в ТРАГЕДИЯХ, «лицедеи со стрэнда» доводят до вашего сведения, что в апреле они выступают в королевском театре друри-лейн с УНИКАЛЬНОЙ ПРОГРАММОЙ и представят три одноактные пьесы: «Мой близнец – братец том!», «Маленькая продавщица фиалок» и «И приходят великие древние» (каковая представляет собою историческую эпопею неземного великолепия). Приобретайте билеты в кассах театра.
Полагаю, все дело в необъятности. В громадности того, что внизу. В сумраке грез.
Но я витаю в облаках. Простите. Я ведь не писатель.
Я искал жилье. Так мы и познакомились. Я хотел снять комнаты с кем-нибудь вскладчину. Нас представил друг другу наш общий знакомый в химической лаборатории Сент-Барта.
– Я вижу, вы были в Афганистане, – сказал он, а я в изумлении открыл рот и уставился на него.
– Потрясающе, – проговорил я.
– Отнюдь, – ответил незнакомец в белом халате – человек, который станет мне другом. – По тому, как вы держите руку, я понял, что вы были ранены, причем особым образом. Вы сильно загорели. К тому же у вас военная выправка, а в Империи осталось не так много мест, где военный может загореть и, если иметь в виду специфику ранения в плечо, а также традиции афганских дикарей, подвергнуться пыткам.
Конечно, в таком изложении все просто до абсурда. Но оно всегда было просто. Я загорел до черноты. И действительно, как он и сказал, меня пытали.
Боги и люди Афганистана были дикарями, не желали подчиниться Уайтхоллу, или Берлину, или даже Москве и не готовы были внимать гласу разума. Меня послали в эти холмы вместе с Н-ским полком. Пока бои шли в холмах и в горах, наши силы были равны. Но едва стычки переместились в пещеры, во тьму, мы оказались в тупике и завязли.
Никогда не забуду зеркало подземного озера и то, что поднялось из его глубин: мигающие глаза этой твари, переливчатые шепотки, что всплывали вместе с ним, вились вокруг него, подобно жужжанию пчел, огромных, как целые миры.
То, что я выжил, – поистине чудо, однако я выжил и вернулся в Англию, и нервы мои были разодраны в клочья. Место, где меня коснулся пиявочный рот, навсегда было отмечено татуировкой, лягушачье-белесой на усохшем плече. Когда-то я был сорвиголовой. Ныне у меня не осталось ничего, кроме страха перед миром, который под этим миром, страха, близкого к панике, каковой побуждал меня скорее потратить шесть пенсов из армейской пенсии на хэнсом-кэб, нежели пенни – на поездку в подземке.
Однако туманы и сумерки Лондона успокоили меня, приняли обратно. Я потерял предыдущее жилье, потому что кричал по ночам. Когда-то я был в Афганистане; теперь меня там не было.
– Я кричу по ночам, – сказал я ему.
– Говорят, я храплю, – ответил он. – А еще я непредсказуемо сплю и бодрствую и часто использую каминную доску для стрельбы. Мне понадобится гостиная, чтобы принимать клиентов. Я эгоистичен, склонен к уединению, на меня легко нагнать скуку. Обеспокоит ли это вас?