5. Два нарциссизма — две любви
Инстанции идеал-я и я-идеал соотносятся с двумя нарциссическими регистрами. Сначала, по Лакану, появляется нарциссизм, относящийся к телесному образу, иначе говоря, воображаемый нарциссизм, связанный с механизмом запечатлевания своего образа как образа другого. Затем «отражение в зеркале обнаруживает изначально ему присущую поэтическую способность и вводит второй нарциссизм. Основополагающим паттерном этого последнего сразу же становится отношение к другому» [25:169]. Эта нарциссическая идентификация позволяет определить свое воображаемое и либидинальное отношение к миру, увидеть себя вне себя, увидеть объект.
Исходя из того, что существуют два нарциссизма. Лакан и выводит два типа любви: «Точно так же, как есть два нарциссизма, должно быть и две любви — Эрос и Агапэ» [25:171]. С одной стороны, любовь является воображаемой функцией, с другой — связующими узами, «фундаментом, основой мира» [25:171]. Агапэ обычно переводят либо как любовь, либо как милосердие. Бадью, на которого ссылается Жижек, пишет, что «универсальное адресование, которое не конституируется верой как чистой субъективацией самой по себе, Павел называет "любовью", агапэ (зачастую неверно переводимое как "милосердие")» [20:75].
Жижек подчеркивает, что любовь не столько, как принято считать, вызвана идеализацией другого, сколько задача ее, точнее работа ее состоит в том, чтобы проникнуть к отделенному от нас неполноценному Другому: «последняя тайна христианской любви состоит, по–видимому, в том, что она лелеет привязанность к несовершенству Другого» [19:14]. Жижек обращается к понятию агапэ, чтобы выбраться из капиталистической ситуации общества расходующего потребления. Экономика расхода, траты, потребления организует и особенности письма Жижека.
6. Опережающая мысль
Жижек пишет длинными фразами. Это даже не письмо, это письменная речь. Повествование разворачивается прямо на глазах читателя, как будто без вторичной обработки. Перед нами не столько тщательно переписываемый, выверяемый, корректируемый текст, но размышления в духе свободных ассоциаций. Например, 16–я глава строится по такой логике: сначала Жижек пересказывает эпизоды из трех кинофильмов, затем на их основе предлагает гипотезу особого типа выбора в экстремальной ситуации — «выстрел в самое дорогое», после чего возникает история с Авраамом и его сыном, далее появляются Фрейд и Моисей, роман Тони Моррисона, применение теорий Лакана к этим примерам, сравнение романов Моррисона и Стайрона, политика Милошевича и демократов в отношении Албании как «самого дорогого». Теория проводится как бы сквозь новые кинофильмы, исторические аналогии, новые романы, политические реалии.
Письмо Жижека показывает: мысль всегда уже выхвачена, мысль всегда уже занимает место, уготовленное для других мыслей. Его тексты это — неистовое письмо, письмо, пытающееся догнать рвущиеся «на волю» мысли. Мысль прокладывает себе путь по одной из множества троп. Мысль разветвляется, но при этом всегда возвращается на волнующие идеологические магистрали. Мысль не ведет к одной–единственной плавной мысли, но разворачивает себя, разворачивается в направлении множественности. Начало каждой главы никогда не воспринимается как начало, а конец как конец. Это письмо — всегда уже продолжение, то письмо и есть мысль. Мысль, конституирующаяся в желании.
Мышление как процесс, главным образом бессознательный, опережает скорость вербализации. Археписьмо, как сказал бы Деррида, опережает письмо, откуда и возникает эффект погони торопливой речи за неудержимой мыслью. Более того, эффект этот может служить сигналом тревоги [28]. Несовпадение скоростей указывает и на травматическое конституирующее субъект неузнавание: «Дело не только в том, что мы должны вскрыть структурные механизмы, производящие субъекта как эффект идеологического неузнавания; но и в том, что мы должны четко осознавать неизбежность такого "неузнавания", т. е. смириться с тем, что доля иллюзорности является условием нашего исторического опыта… субъект конституируется неузнаванием» [4:10].