Саша научил ее кататься на коньках и подарил Насте лед. Нет, не буквально, конечно. Но без него она никогда бы не узнала, как это здорово: скользить по твердой белой глади, наслаждаясь невероятным ощущением плавности и «почти парения». Это вовсе не напоминало бег или еще что-то, что Настя знала до этого. Ощущение было совсем другим, особенным.
Настя сейчас даже прикусила язык и сжала пальцами мочку уха, пытаясь подобрать сравнение. Но то никак не приходило на ум.
Она сидела перед елкой, рассматривая снежинки, которые они с Сашкой сами вырезали, и мишуру, принесенную бабушкой Аней. На всей елке имелось только три стеклянных игрушки, но они все не грустили, украсив ту собственными украшениями из цветной бумаги, конфетами и орехами, завернутыми в фольгу из крышек от молочных бутылок.
— Насть!
В комнату влетел Сашка, которого перед этим послали в магазин за хлебом. Мальчишка был весь мокрый, на улице с самого утра лил дождь, и стояла совсем не зимняя погода с десятью градусами выше ноля. Но им даже это не могло испортить праздника.
— Насть, пошли, там мама с… — Друг замер и попытался перевести дыхание, стараясь верно выговорить слово. — Сейс… Сч… Они кремом торт мазать будут, — наконец, сообщил он. — Пошли, поможем.
— Пошли, — согласилась она и проворно вскочила с пола. В тайне надеясь, что и им перепадет немного из остатков крема.
Они честно помогли украсить торт. И так же честно слизали со стенок кастрюльки все остатки сладкого, пахнущего ванилью, лакомства.
А потом началась суматоха последних приготовлений к празднику. Из кухни был перемещен стол, накрыт праздничной белой скатертью, и поверх — прозрачной клеенкой, чтобы не наставить на ту пятен. Из серванта извлекли «особые» тарелки. По рассказам друга, те были привезены его дедушкой после войны из «самой Германии». И берегли эти тарелки так тщательно, что за прошедшие десятилетия разбилась только одна. Настю в этом рассказе поражала не столько давность тарелок, а сама история. История семьи. То, что существовали поколения: матери и дочери, бабушки, отцы, деды, сыновья. Это было настолько невероятно и запредельно для ее понимания, что Настя снова и снова просила друга рассказать ей об этом. Впрочем, Сашке быстро надоедало, да и не знал он много. И тогда Настя приходила со своими просьбами и интересом к тете Наташе. А та с радостью рассказывала все новые и новые истории из жизни их семьи. Только никогда не касалась отца Саши. И сам друг предпочитал о том молчать. Настя не была дурочкой, и однажды поняв, что вопросы о том причиняют другу боль, да и его мать не веселят — больше не касалась тех в своих интересах и разговорах.
Когда тарелки заняли положенные места на столе, а по бокам от них разложили вилки и ножи, Насте было поручено снабдить всех салфетками. И она с гордостью и прилежностью выполнила поручение, то и дело пиная Сашку. Друг норовил стащить уже разложенные ею салфетки и превратить те в самолетики. А еще ее мелкотней называл. Можно подумать, сам такой взрослый!
А потом появились красивые стаканы для них, и другие, на высоких ножках, искрящиеся светом, «фужеры» для тети Наташи и бабушки Ани. Пространство стола начало заполняться блюдами и вазочками, наполненными едой.
Гостиная сразу стала шумной, яркой. В углу весело подмигивала мишурой сосна, тихо бормотал телевизор, показывая злоключения героев, за которыми, если по правде говорить, никто толком и не следил. И все крутились вокруг стола, что-то рассказывали, толкались, и никак не могли усесться, все за чем-то бегали на кухню, и смеялись, когда в очередной раз обнаруживали, что еще не все расставили.
И все это было так здорово, так весело и замечательно, что Насте совсем не хотелось, чтобы этот волшебный день заканчивался. Даже, несмотря на то, что и завтра она проведет здесь. Ей хотелось еще немного, хоть чуть-чуть, растянуть тридцать первое декабря подольше. Как можно полнее распробовать его запах и вкус.
— Насть, Настя. — Шепот Сашки заставил ее раскрыть глаза, которые слипались от усталости и огромного количества событий этого волшебного дня.
— Что? — Она свесила голову с кровати и посмотрела на друга, лежащего на полу.