Наташа посмотрела на сына, наверное, все же надеясь, что он послушает отчима, которого очень уважал и чье мнение всегда ценил. Однако сейчас Шурик только уверенно улыбался, пусть и не перебивал Диму. И Наташа видела по его глазам, что сын остался при своем мнении.
— Мы справимся. Я серьезно говорю. Мам, ну ты же меня понимаешь?
Шурка посмотрел на нее и подскочил с дивана с такой энергией и энтузиазмом, словно просто не мог усидеть на месте. Но это не выглядело нервно или неуверенно. Казалось, что из ее сына просто плещет энергия, бурлящая, веселая. И он хочет ею со всем миром поделиться, потому что в себе не в силах удержать.
Наташа понимала, потому что знала это чувство. Эйфоричное, сбивающее с ног счастье, такое большое, такое необъятное, что погружаешься в него с головой, тонешь, захлебываешься, и менять ничего не хочешь, потому что никогда себя таким счастливым не чувствовал. Таким всемогущим и непобедимым. Способным на все. Хоть страну пешком перейти.
Наташа слишком хорошо знала это ощущение потому, что сама когда-то испытывала его. Когда встретила и влюбилась в отца Шурки. Ничего не видела, кроме него. Ничего не замечала. И замечаний подруг, намеков на то, что ее любимый неравнодушен к выпивке, что слишком уж «широк душой» и погулять любит — не слушала. Не желала слышать просто.
И чем это закончилось? Где теперь то счастье? Сколько боли, обид, страха за ребенка, на которого муж поднимал руку, горечи и ревности принесло ей то эйфоричное и всепоглощающее ощущение первой влюбленности?
Ее чувство к Диме было иным, более спокойным, не менее сильным, не менее глубоким, но не таким бешеным, не таким порывистым. Взвешенными чувствами двух взрослых людей, которые видели жизнь и понимают о ней много. Которые действительно стремятся понять друг друга и подстроиться. И даже то, что судьба не подарила им общего ребенка, они выдержали стойко, хоть обоим хотелось. Но у Димы обнаружились проблемы со здоровьем. И хоть они лечились, врачи не давали обнадеживающих перспектив. Но и с этим они примирились и справились. Да и Шурку Дима любил, как родного сына, и давал ему столько внимания, терпения и поддержки, что Наташа нарадоваться не могла.
Сколько подростков способны на такое терпение?
Нет, ей нравилась Настя, она была хорошей девочкой. Но судьба и будущее сына волновали Наташу сильнее.
Шурка продолжал говорить о том, что все продумал, рассказывал о своих планах, о том, что расписаться с Настей хочет. Без всякой там пышности. И она так же хочет. И они друг друга с полуслова понимают. И, вообще, они выдержат, потому что и сами об этом думали, что трудно и сложно будет. Но главное ведь то, что они друг друга любят. А значит справятся.
Наташа подавила горькую усмешку — не всегда любви бывает достаточно.
Она это уже знала. И, видит Бог, как же она не хотела, чтобы сын на себе повторял, прочувствовал все то, что довелось пережить ей, чтобы осознать эту истину.
— Александр, давай так, — Дима поднялся следом за пасынком. — Пойди, пройдись, подумай еще раз. С Настей поговори. И потом мы еще раз все обсудим.
— Хорошо, — беспечно кивнул Шурка, явно и не собираясь менять свое мнение. — На тренировке встретимся.
Он махнул им на прощание и ушел. Наташа даже не сомневалась, что пошел сын к Насте.
— Что ты думаешь? — впервые за последние полчаса спросила она, повернувшись к мужу.
— А что тут думать, Наташ? — Дима сел около нее и нежно обнял. Она опустила голову ему на плечо. — Это не особо хорошая идея. И для них обоих прежде всего. Знаешь, Настя же не уверенная в себе девушка лет двадцати пяти, которой будет достаточно пары свиданий в неделю, а то и реже. И которая при этом будет понимать, что это не в ней проблема, а просто расписание такое, график. Да и видела ты ее — она же на Сашку, как на божество смотрит. Выдержит ли она? Поймет? Не знаю. Когда вокруг никого нет, а его она чаще в трансляциях чемпионата видеть будет, чем в живую. Чаще всего такие отношения заканчиваются постоянными ссорами и скандалами, упреками. Как я Сашке и говорил. Да и сам Сашка… Ну, насколько он понимает, что жена — это не отчим и не мать, которым махнул, вон, как сейчас, и пошел. Уехал на месяц на сборы, или пришел ночью с тренировки никакущий, а они все понимают и слова не скажут. Понимает ли он, что такое семья? Тем более, если собирается вырвать Настю из родного города, страны? Не знаю, Наташа, — снова повторил Дима, прижавшись губами к ее лбу. — Но не могу ему просто запретить и сказать, что это блажь и дурь. Я помню, как он, четырнадцатилетним пацаном плакал на льду, когда ее забрали. Я помню это. И… Просто не могу.