Не хватило ночи. Скреб страх за грудиной.
А тут отлегло — Настя рассмеялась. Обняла его плечи, начала целовать в ответ.
— Валер, любимый, у меня уроки через полтора часа, а еще в школу добираться…
— От меня пешком — десять минут до твоей школы, — прервал ее сбивчивые отговорки. — Сто раз тебе говорил, переезжай окончательно, могла бы выходить гораздо позже!
Появилось искушение послать всех подальше и остаться дома. Ее никуда не пустить. Уговорить егозу, сказать всем, что заболели, оба подхватили какую-то заразу. И все. Завтра Верещагин уедет. А даже если нет, в Дворце точно не появится. И Настя его не увидит…
Никогда так не боялся, как сейчас.
Потому что до сих пор помнил, как сидел с ней, разговаривая всю ночь, пытаясь от глупостей удержать, когда Настя свое сердце и жизнь ради этого Верещагина кромсала на куски, своими руками ломала. А ведь тогда — сам упрекал девчонку. Говорил, что не имеет она права решать за двоих. Должна и Александру дать возможность рискнуть, сделать свой выбор в жизни. Не знал еще в тот момент, насколько дорогой, бесценной, станет для него самого эта девушка, сколько счастья принесет. Да и не мог знать, их отношения начались аж через три года после той памятной ночи…
А теперь — что делал?
Сам ей говорить ничего не хотел. Более того, ограждал Настю от любой информации о возвращении “великого хоккеиста” в родные пенаты. Без всякой причины и доводов боялся, что несмотря на все, она еще любит Александра. Как раз потому, что помнил, как тяжело Настя выходила тогда из своей боли и горя. Как мучилась. И сейчас иногда, казалось, замирала, глядя “внутрь” себя, думая о чем-то, недоступном для Валерия. И в такие моменты, ему всегда казалось, что она вспоминает прошлое. Верещагина. И ревность душила.
Но он не спрашивал. О чем? Дело прошлое. А у него самого тоже за спиной всякое было, и Настя никогда не мотала ему по этому поводу нервы.
Вздохнул. Вернулся в настоящее.
А Настя смутилась опять от его предложения о переезде (Эх, про брак он уже и не заикался. Имелось искреннее желание просто ее как-то в ЗАГС затащить и уговорить их расписать на месте, вроде, собирались сделать такое нововведение). Это ее дурацкое самоунижение и полное отсутствие уверенности в себе! Вот за что он бы с удовольствием “расплатился” бы с Верещагиным и его матерью! Так сломать человеку психику в самом уязвимом возрасте, словно бы Насте и приюта было мало, и всех других скитаний по жизни!
Он ее все эти годы вытащить из того болота ощущения своей никчемности не может. Не верит она ему. Не ценит себя ни в грош.
— Валер, ты же знаешь, я не хочу тебе мешать, — уткнув глаза в пол, начала пальцы ломать.
Спасибо, ногти не грызет уже, в пединституте убедили, что такая привычка учителю не идет.
Он вздохнул и ухватил ее ладони. Переплел их пальцы. Поднял второй рукой голову Насти, заставив посмотреть ему в глаза:
— Ты не можешь мне мешать, егоза. Я люблю тебя. И всю жизнь, каждую минуту хочу с тобой быть. Все с тобой делить, понимаешь? Ты же мне без всяких раздумий на помощь бросаешься. Вчера вон, пришла после работы, после тренировки, а еще и за ужин взялась, и порядок навести пыталась. А мне тебе кофе приготовить нельзя? Почему, Настя? Я не достоин?
Он давил на то, на что мог в ней надавить, что хоть как-то на Настю влияло.
Она даже вздрогнула и замотала головой. Прильнула к нему всем телом. Обняла его щеки, высвободив свои ладони. Прижалась губами к губам, порхнула легкими поцелуями по щекам. Быстро, коротко, легко.
Господи! Вот оно, его счастье! В его руках. Так бы всю жизнь сидел, никуда ему не надо больше, чем находиться рядом с ней!
— Валера! Ну что ты говоришь такое! Лучше и добрее тебя — нет никого! Ты самый лучший человек, которого я знаю! И ты же так устаешь с этими пацанами! Что я, не знаю? Мне просто помочь тебе хочется, как-то удобней, легче жизнь сделать, чтоб счастлив…
— Солнышко мое, а ты со своими сорванцами, разве меньше выматываешься? — он снова перехватил ее. Сам поцеловал. — Чем ты — хуже меня, егоза?
Настя промолчала и опять отвела глаза. Ничего не сказала. Но он и так знал, что она подумала — “всем”. Настя себя ни во что не ставила. Считала человеком второго сорта. И ему это сердце рвало.
Не зная, что еще сказать, поскольку иногда испытывал глухое бессилие перед этой ее упертостью, несмотря на то, что был старше, да и не имея сегодня сил из-за собственных страхов, Валера просто крепче обнял Настю.
— Так, хватит нам споров, — тихо подвел он черту под этим разговорим. — Давай, пей кофе. Я сейчас… — Он ухватил ее, пытающуюся подскочить. — Я. Сейчас. Нагрею. Еду, — с ударением повторил Валера, не разрешая Насте подняться. — Имей совесть, девочка! Дай мне поухаживать за своей любимой! — вроде как сердито, а на самом деле, с внутренним отчаянием, проворчал он.