Мимо ходили врачи и медсестры. Какие-то люди в халатах, наброшенных поверх свитеров, на плечи. Наверное, родные шли навещать тех, кто лежал в соседнем с реанимацией отделение. Но Валерий почему-то чувствовал себя так, словно они с Александром один на один говорят.
Верещагин не ответил, продолжая лишь поглядывать раздраженно в его сторону. Валерий знал это состояние — когда раздражение бурлит, но высказать его не можешь, потому что прав тренер. А ты горячишься. Сознательно выбрал такой тон и манеру, не желая переводить все в категорию соперничества. Он просто говорил с ним и надеялся, что Верещагин услышит.
— Говоришь, мне было легче, потому что я травму получил раньше тебя? Моложе был, когда понял, что карьера хоккеиста недостижима уже? И потому с Настей? Думаешь, жертвовать можно только этим, а на твоей карьере свет клином сошелся? Я хороший тренер, Александр. И это не моя оценка. Меня трижды приглашали в сборную. И в юношескую, и в национальную. Да и пара команд заманивали к себе из тех, у которых есть деньги. Тебя же туда сейчас позвали — спроси у них. У нас друзья общие. Вопрос приоритета, Александр. Только и всего, — Валера пожал плечами. — Ты сказал, что любил ее все все эти годы, вспоминал… Как ты выдержал, парень? Я несколько раз на курсы в столицу уезжал. И не выдерживал две недели без встреч. — Улыбка стала немного добрее от этих воспоминаний. — Хоть раз на ночь приезжал среди недели, каждые выходные домой ехал — к ней. Не мог утерпеть без Насти.
Верещагин же застыл напротив него, внимательно рассматривая что-то в Валере. Но, что удивляло если честно, так ни разу и не заглянул внутрь палаты, проверить состояние Насти за это время.
— Почему же не согласился тренировать сборную? — даже с каким-то непониманием спросил Верещагин. — Это же совершенно другой уровень. И статус, да и зарплата в разы… Вам обоим лучше было бы.
Валера снова улыбнулся, только в этот раз искренне. Заглянул в палату, убедился, что ничего не изменилось. А потом закрыл глаза, которые пекло от недосыпания и напряжения все эти дни. Уперся затылком в стену коридора.
— Почему? Потому что у нас первый класс или второй. И если не этот, то следующий или прошлый. И сбитые колени детей. Великие умы, пьющие родители, которым дела до своих детей нет или, наоборот, те, которые последние силы из потомков давят, требуя каких-то сверхрезультатов. А Настя это все через себя пропускает. Живет этим, своей школой. Да и не только в этом, даже. И в столице место нашла бы, она очень хороший учитель…
Валера говорил, а сам вспоминал, представлял Настюшу себе такой, какой она всегда была: жизнерадостной и веселой, оптимисткой до кончиков своих вьющихся волос. Словно в этот образ пытался всю свою любовь, все свои силы вложить — и ей передать.
Верещагин не перебивал. Может, и ушел, не пожелав слушать. Но Валера уже не для него даже говорил. Он нуждался в том, чтобы говорить о любимой, чтобы вслух рассказать, как восхищается ею, как ценит, как любит… Никогда не жадничал на эти слова, всегда говорил самой егозе. А все равно не хватало. И сейчас говорил, словно бы его признания, его любовь — могли сделать то, чего и врачи не обещали — гарантировать, что она в себя придет, и у него еще будет миллион поводов рассказать Насте, как сильно ему необходима.
— А вот приют… Его она не оставила бы никогда. Что я, Настюшу свою не знаю, что ли? Кто кроме нее этими детьми заниматься будет? Она им всю душу отдает. У нас с детьми не сложилось, но Настя каждого воспитанника, как родного любит. И они это чувствуют. Видел, сколько рисунков? А там же и отпетые хулиганы отметились, для которых у воспитателей и директора уже теплых слов не найдется, всех достанут, потому что озлобились. А Настя их понимает, потому как сама через это прошла. И таких обнимет, согреет, придумает занятие. Вот дети и тянутся к ней, доверяют. Не оставит она их никогда. На кого? Да и не потребую я от нее этого. Мне ее счастье, ее радость — оно важнее, Саша. Карьера, слава… Это здорово, не буду спорить. А может и греет не хуже близкого человека рядом. Не знаю. Да вот мне как-то с женой рядом — понятней и ближе счастье. Утром кофе выпить. Вечером чай, пока рассказываем, что за день произошло. Это мой, наш выбор. Не хуже и не лучше, чем твой. И не каждый должен таким путем идти. Но на каждой дороге свои жертвы. Я отказался от карьеры. Ты… сам оцени, что выбрал, чтобы подняться на такую вершину, когда каждый знаток хоккея знает твое имя. Да и решать, стоило ли оно того — только тебе.