Этот процесс связан с присущей человеку способностью сдерживать себя. Поэтому на том первом ужине с родителями девушки, когда обнаруживаем один из тех прекрасно видимых кусочков еды между зубами мамы, мы способны не рассмеяться или не выражать отвращения, не говоря уже о том, чтобы указывать пальцем на «открытие». Еще хвалим, как кому-то идет новая сумасшедшая прическа и хорошо на ком-то смотрится платье с невозможным принтом или огромные очки в красной оправе. Можем сдерживать выражение эмоций и скрывать, что собираемся заплакать или закричать. И, конечно же, мы способны подавлять первичные импульсы, сопровождающие такие базовые и элементарные действия, как питание или размножение. Кроме того, благодаря еще и фронтальным функциям, можем проявлять гибкость, чередовать, делать и то, и другое, а затем возвращаться к первому делу. Можем внимательно прослушать разговор, перейти к чему-то совершенно другому, потому что позвал начальник, и продолжить то, что делали до перерыва.
Именно потому, что все это является частью нормальных процессов, возникающих в результате функционирования здорового мозга, любой из этих процессов может быть изменен в условиях повреждения. Именно тогда начинает проявляться поведение, которое сбивает с толку тех, кто знает этого человека. Когда говорят о том, кто был спокойным и сдержанным, а теперь стал грубым, неряшливым, невоспитанным и развращенным. Лусия почему-то сильно опустилась за последние несколько лет. Раньше она была неадекватной и раскованной, а теперь еще и перестала самостоятельно контролировать поток мыслей и свое поведение. Поэтому она часто не могла перестать делать или думать о вещах, не имевших никакой цели.
Зная эту трудность, я решил игнорировать нападки Люсии, схватил ее тонкие и морщинистые руки и сказал:
– Знаешь, сегодня среда, я ужинаю со своей бабушкой. Я убежден, что вы очень понравитесь друг другу. Она такая же очаровательная, как и ты.
Она посмотрела на меня, снова улыбнулась, и, хотя я видел в ее глазах, как угасает вся эта неоправданная ненависть, она совершенно убежденно сказала:
– Большое спасибо, доктор. Вы очаровательны. Я хотела сказать вам это с тех пор, как приехала.
С этой улыбкой мы попрощались и договорились о встрече через несколько дней, чтобы продолжить то, что не смогли начать.
В тот день, когда Люсия снова вернулась, я с нетерпением ждал возможности увидеть, каким будет ее визит. Когда дверь кабинета была приоткрыта, услышал, как она снова вошла в кабинет в сопровождении дочери, а затем услышал, как она спросила Инму, ответственную за прием:
– А можно мне это съесть?
На что Инма (могу представить ее лицо) ответила:
– …Нет, мэм, это водно-спиртовой гель, а это декоративные деревянные цветы.
Как только я увидел Люсию, прекрасно понял, что она меня не узнает и не помнит, что была в этом месте раньше.
На этот раз первым, что она мне сказала, было:
– Вы знаете, что у вас очень красивые глаза?
Рассказ дочери и наблюдаемое мной поведение предполагали у Люсии лобный синдром, потенциально вторичный по отношению к какому-то нейродегенеративному процессу. Необходимо было собрать как можно больше информации, чтобы не только определить возможную причину, но и предложить прогноз и ожидаемый сценарий будущего.
Во многих случаях в контексте некоторых из наиболее частых нейродегенеративных процессов очевидно обширное и резкое нарушение памяти, когда возникают пробелы, отсутствие воспоминаний и полная неспособность учиться и сохранять информацию. Люсия не знала, какой сейчас год, не знала, где находится, в каком городе она родилась и что у нее было на ужин накануне вечером. Но в памяти Люсии не было пробелов и она ни разу не сказала: «не знаю». Напротив, у нее на все был ответ. Фантастический наполнитель, заполнивший пустоту, оставленную всеми теми знаниями, которые исчезли или до которых я больше не мог добраться.
Прототипический пациент с амнезией не учится, не помнит, ничего не знает, но когда вы ставите его перед фактом отсутствия знаний, он часто полностью осознает это.
Он проклинает свою плохую память, грустит и злится, потому что не помнит имени, в отчаянии ищет то, что исчезло, потому что знает, что больше ничего не знает. Такие проблемы часто наблюдаются при болезни Альцгеймера или других процессах, при которых черепно-мозговая травма поражает определенные области височных долей, играющих центральную роль в формировании памяти.