Ящерица у стены, задрав голову, следила за полетом мухи. Вероятно, она тоже в душе была недовольна поведением мушиного рода.
Прилетела бабочка. Вокруг Шотиша, уплетавшего сладости, собралась стая мух и муравьев, которые тоже пускали слюнки.
Через некоторое время ящерица, так и не поймав муху, уползла в другой угол. Зевнул кот и, не предвидя немедленных изменений в человеческой морали, степенно удалился. Улетела бабочка.
Расстроенная Комолмони отложила вышивание и завела разговор с Шотиш-бабу:
— Скажи, пожалуйста, Шотиш-бабу, зачем люди ходят в контору?
— Буль-буль-буль... — ответил малыш.
— Шотиш-бабу, никогда не ходи в контору.
— Гум! — ответил Шотиш.
— Что такое «гум»? — спросила Комолмони. — Чтобы сказать «гум», не надо ходить в контору. Не ходи, а то боу[39] будет ждать тебя и плакать.
Слово «боу» Шотиш знал хорошо. Комолмони часто пугала его «боу», которая придет и побьет его.
— Боу побьет! — сказал он.
— Имей в виду, если пойдешь в контору, боу побьет. Трудно сказать, сколько бы продолжалась такая беседа, если бы в комнату не вошла, протирая сонные глаза, служанка с письмом в руках. Комола взглянула на конверт — письмо оказалось от Шурджомукхи, — распечатала его и стала читать. Прочитала раз, потом еще и еще раз, и лицо ее сделалось печальным. Шурджомукхи писала:
«Дорогая! Ты уехала в Калькутту и совсем забыла меня, ничего не пишешь. А разве ты не знаешь, как я всегда жду твоих писем?
Ты спрашивала о Кундонондини. Она нашлась. Ты будешь рада узнать об этом. Помолись Дурге. Могу сообщить тебе еще одну приятную новость: скоро свадьба моего мужа и Кундо. Эту свадьбу устраиваю я. Замужество вдов разрешается шастрами — значит, в этом нет греха. Свадьба состоится на днях. Ты уже не успеешь приехать, иначе я пригласила бы тебя. Если сможешь, приезжай ко дню украшения ложа[40]. Я очень хочу тебя видеть».
Комола ничего не поняла и решила посоветоваться с Шотишем. Между тем малыш отыскал где-то книжку и с большим аппетитом жевал ее.
— Как ты думаешь, Шотиш-бабу, что бы это могло значить? — спросила она, прочитав ему письмо.
Мальчик понял, что от него требуется; он потянулся к матери, держась за ее руки, и попытался укусить ее за нос. Комола тут же забыла про Шурджомукхи.
Через несколько минут она снова принялась за письмо.
«Да, здесь Шотиш-бабу не поможет, здесь без моего господина министра не обойтись, — подумала она. — Что же, контора все еще держит министра?»
— Шотиш-бабу, иди ко мне, давай будем сердиться, — сказала она сыну.
В это время «господин министр» Сришчондро вошел в комнату и сбросил с себя пиджак. Комолмони принесла ему воды, а затем взяла Шотиша и, притворившись сердитой, легла на свою постель. Сришчондро, видя, что жена недовольна, улыбнулся и с трубкой во рту расположился на тахте в другом углу комнаты.
— О кальян, — обратился он к трубке, призывая ее в свидетели, — сохрани в чреве своем влагу, а в голове огонь! Будь свидетельницей того, что тот, кто сердится на меня, сейчас заговорит со мной, за-го-во-рит, за-го-во-рит! А не то я выкурю целых десять трубок табака!
Услышав это, Комолмони, очаровательная в своем гневе, сверкнув голубыми, как лотос, глазами, поднялась.
— Десять трубок не выйдет! — сказала она. — От одной трубки я не могу вымолвить ни слова, а от десяти совсем лишусь дара речи.
Она подошла к Сришчондро, высыпала табак и заглушила божественный огонь.
После того как первый каприз Комолмони был удовлетворен, она рассказала о причине своего беспокойства и показала письмо Шурджомукхи.
— Если министр не в состоянии объяснить это, я сегодня же сокращу ему жалованье.
— Жалованье вперед, тогда объясню.
Комолмони приблизила свои губы к лицу Сришчондро, и тот получил свое «жалованье».
— Это — шутка! — сказал он, прочитав письмо.
— Кто шутит? Ты или Шурджомукхи?
— Шурджомукхи.
— Я увольняю господина министра. Он окончательно лишился рассудка. Разве может женщина так шутить?
— Если не может так шутить, то тем более не поступит так серьезно.
— Ничего не поделаешь — любовь! Я думаю, что это серьезно.
40
По существующей в Индии традиции в первую брачную ночь супружеское ложе украшают цветами.