Повисло молчание.
— Знаешь, почему я не удивился, когда выяснилось, что ты продолжила любить Малфоя даже после противоядия? — задал вопрос Гарри, вытаскивая яблоко из пакета и кусая его.
Гермиона молчала.
— Малфой поделился с нами своими воспоминаниями о тебе — ну, скажем так, большинством из них, — уточнил Гарри, увидев, как на щеках Гермионы вспыхнул румянец. — Снейп и Слизнорт с их помощью пытались определить, как устроено это любовное зелье, потом воспоминания использовали в его судебном процессе. Поэтому я просмотрел их все. Я видел, что ваши отношения развивались — недавно у меня был разговор со Снейпом об этом. Я хотел в деталях разобраться, как работало это зелье, и, по правде говоря, оно не было любовным. Любовь — великая магическая сила, и ее невозможно подчинить своей воле. Невозможно создать настоящее любовное зелье. Большинство из них призваны воссоздать одно из проявлений любви. Но Роули, надо признать, оказался талантливым зельеваром. Он не пытался создать любовь: суть его зелья сводилась к тому, чтобы вызвать в тебе непреодолимую тягу защитить Малфоя. И уже тогда твой мозг посчитал, что эта потребность вызвана любовью. Зелье не создавало иллюзию страсти и привязанности, как Амортенция, — и поэтому не было необходимости накачивать тебя им повторно. Ничего ложного в тебе не образовалось. Это зелье просто выкрутило на максимум по отношению к Малфою ту часть тебя, что уже существовала. Вот почему оно причинило тебе такой ущерб. Ты защищала Орден любой ценой, но защитить Малфоя из-за зелья стало важнее.
Гермиона слабо вздрогнула, вспомнив все, к чему ее принудили. Гарри и Рон наотрез отказались назвать ей количество людей, которые были убиты из-за ее предательства.
— Помнишь, в самом начале Волдеморт сказал, что ты будешь особенно восприимчива к зелью? Он был прав. Стремление защитить сидит очень глубоко в тебе, Гермиона. Не уверен, что ты или Малфой были в курсе, но Волдеморт тестировал зелье и на других заключенных. Ни с кем другим не сработало так эффективно — результат был намного хуже.
Гермиона замерла, запоминая мельчайшие детали.
— И когда ты в больнице наконец убедилась в том, что никто не схватит Малфоя, стоит тебе утратить бдительность, ты изменилась. Ты поняла, что он в безопасности, и смотрела на него вовсе не для того, чтобы проверить, в порядке ли он, а потому, что с ним ты была счастлива. Ты говорила о нем со мной и Роном, но не так, как если бы была помешана на нем. Ты не заявляла, что он идеален и не тратила полчаса на описание цвета его глаз. Ты говорила о нем так, как обычно говорила о тех, о ком действительно заботилась. Ты говорила о том, что он сделал для тебя. Твое чувство перестало быть вызвано одним стремлением защитить. Поэтому, когда противоядие подействовало, а ты продолжила его любить, меня это не удивило. К тому моменту я понял, что это настоящее чувство. Единственное, я не знал, в какой степени оно переплетено с любовным зельем и как долго продлится.
К концу его речи Гермиона слегка дрожала. Она ведь действительно ни разу не спрашивала о механизме действия зелья — слишком боялась знать.
Девушка расправила скатерть и несколько минут бездумно водила пальцами по ней, пытаясь собрать себя в кучу.
— В любом случае, это не так уж и важно, — прервала Гермиона тишину хриплым голосом, — это не меняет его перспективу.
— Я не думаю, что Малфою проще отказаться от тебя, чем тебе от него. Дело ведь не в том, что ты спасла его несколько раз: он хорошо узнал тебя, прежде чем влюбился. Я не думаю, что всему причиной чувство вины.
— Это ничего не меняет, — сухо повторила она. — Пока Драко думает, что я люблю его из-за зелья или потому, что сошла с ума, наши отношения обречены. Он не будет по-настоящему счастлив со мной.
— И что ты собираешься делать? — спросил Гарри, изучающе глядя на нее.
— Я всегда могу притвориться, что двигаюсь дальше. Рон наверняка согласится на несколько месяцев сделать вид, что мы встречаемся.
Гарри покачал головой с легким недоверием.
— Не понимаю, как это поможет твоему счастью.
— Никак, ну и неважно. Главное, что поможет счастью Драко.
— И каким же образом?
Гермиона боролась с желанием запустить в Гарри котел.
— Я без понятия, что еще придумать, — сердито сказала она. — Единственная идея, которая еще приходит мне в голову, это попытаться с помощью Маховика времени вернуться на четыре месяца назад и помешать той мне увидеть его после выхода из Азкабана. Тогда он бы решил, что я не желаю его видеть, и смог бы жить своей жизнью.
— Как по мне, эта идея тоже не очень, — спокойно ответил Гарри, доедая яблоко. — Во-первых, ты бы создала временной парадокс. И во-вторых, если бы ты не пошла к нему сама, я планировал рассказать ему все и привести сюда в любом случае.
Гермиона послала Гарри полный ярости взгляд, но он не моргнув глазом продолжил:
— Я солгал ему в Азкабане, как ты просила, потому что ты была права: если бы он узнал правду там, это ничего бы не изменило. Но все согласились, что мы приведем его сюда, в коттедж, после освобождения. Потому что если он не поможет тебе, мы будем вынуждены отправить тебя в палату Януса Тупия.
Кровь отхлынула от лица Гермионы, и она почувствовала, что кожу ее заливает бледность от ужаса. Комната поплыла перед глазами, словно перевернулась набок, и девушке пришлось схватиться за столешницу, чтобы удержаться на ногах.
Она не находила слов, чтобы описать ощущение полнейшего предательства, охватившее ее.
— Ты… ты обещал! — задохнулась она.
— Ты обманывала меня, — непоколебимо ответил Гарри. — Ты говорила, что тебе становится лучше, но это ложь. Все становилось только хуже. Я в курсе, что ты перенастроила следящие чары так, чтобы они посылали сигнал после восьми часов твоей неподвижности, а не после четырех, как мы договаривались. Поэтому я навещал тебя по меньшей мере раз в неделю. Ты как-то возмутилась тем, что мы с Роном часто к тебе приходим — хотя на деле ты даже о четверти наших визитов не знала.
Гермиона была в бешенстве такой степени, что с радостью запустила бы в Гарри проклятием. Но глупо нападать на кого-то, кто может сотворить щитовые чары без единого движения.
Тон голоса Гарри был ледяным:
— Гермиона, мне кажется, ты забываешь, что мне наплевать на Малфоя — и всегда было наплевать. Меня заботишь только ты, и я готов почти на все, чтобы защитить тебя. Поэтому перед тем, как ты пришла в себя, Малфой принес тебе Непреложный обет, а я как свидетель скрепил клятву. Он пообещал, что никогда не покинет тебя. А если ты умрешь или с тобой случится что-то такое, что сделает его присутствие ненужным, он добровольно вернется в Азкабан на пожизненное, если я не скажу иначе.
Гермиона застыла, ошеломленная, на несколько секунд, даже не в состоянии полностью осознать весь смысл сказанных им слов. Выдохнула так, словно бладжер врезался ей в живот, и отшатнулась.
Ее тело окаменело от ужаса и ярости.
— Я никогда — никогда! — не прощу тебя за это, — всхлипнула она.
Гарри не шелохнулся.
— Знаю. Я предполагал это.
Она разрыдалась, выхватила палочку и бросила в Гарри проклятие. Он был готов к этому, но она действовала молниеносно. Заклинание пронзило его за долю секунды до того, как его окружил щит. Гарри, связанный толстыми веревками, врезался в кухонную стену с такой силой, что дом содрогнулся.
— Как ты посмел? — кричала Гермиона. — Как ты мог! Как ты мог так поступить с ним? Он ни в чем не виноват!
Она яростно бросилась к нему и схватила за грудки, поднимая на ноги, чтобы ударить его и почувствовать настоящее удовлетворение. Гарри, может, и был ее лучшим другом, но в тот момент Гермиона была зла настолько, что была готова убить его. Под ее кулаком жалобно хрустнул его нос.