Таким же ускоренным было и освоение Хрущевым марксистских положений, марксистской лексики, необходимой для политически активных советских людей времен Гражданской войны. Выступая на политические темы, они старались использовать непривычные для них иностранные слова, зачастую плохо понимая их смысл, что высмеял писатель М.И.Зощенко в рассказе "Обезьяний язык". Впрочем, даже те, кто понимал значение употреблявшихся ими слов, не всегда умели их верно произносить. Так, герой повести Бориса Пильняка "Голый год" Архип Архипов "на собраниях слова иностранные выговаривал так: константировать, энегрично, литефонограмма, фукцировать, буждет". Даже "русское слова "могут" – выговаривал "магУть". Возможно, что Хрущев произносил "коммунизьм" и "социализьм" с тех пор, как он услышал их в неправильном произношении в первые годы революции.
Даже когда Хрущев возглавлял политотдел, его организационная деятельность вряд ли позволяла ему заняться изучением марксистской теорией, так же серьезно, как этим занимались революционеры в царском подполье или находясь в тюрьмах и ссылках. Правда, благодаря поверхностному приобщению к марксизму, Хрущев не был заражен догматизмом, характерным для многих последователей Маркса. Ему было чуждо оторванное от жизни теоретизирование и обращение к опыту других стран, не имевшего общего с реалиями России.
В то же время поверхностное овладение Хрущевым марксистской теории проявлялось не только в том, что он искажал произношение слов из марксистской лексики, но и вульгаризировал содержание положений Маркса и Энгельса. Достаточно вспомнить фразу Хрущева о том, что "социализм – это когда больше сала". Хрущев превратил формулу Маркса о том, что "пролетариат является могильщиком пролетариата" в зловещую фразу: "Мы вас похороним!", которую он произнес 18 ноября 1956 года на приеме в честь правительственной делегации Польши в адрес дипломатических представителей западных стран. Желание же переводчика Хрущева передать его слова столь же энергично звучавшими по-английски, привели к тому, что в зал была брошена фраза: "We shall bury you!", то есть "Мы вас закопаем!", что еще более огрубило сказанное. Получалось, что Хрущев угрожал закопать живьем население стран Запада. О том, что Хрущев сказал: "Мы вас закопаем!", без конца повторялось в странах Запада, как напоминание о советской угрозе, нависшей над ними.
Правда, объясняя свое заявление американскому корреспонденту в сентябре 1959 года, Хрущев говорил: "Речь шла не о каком-то физическом закапывании кого-то и когда-то, а об изменении общественного строя в историческом развитии… На смену капитализму, как доказали Маркс, Энгельс и Ленин, придет коммунизм. Мы в это верим". По сути положения марксизма-ленинизма были для Хрущева не столько следствиями теоретических доказательств, сколько формулами веры. Возможно, что вера в правоту марксистских формул заменяла Хрущеву религию, от которой он в годы революции окончательно отошел. Не освоив толком марксистско-ленинскую теорию, Хрущев в то же время верил в ее практическую целесообразность, оценив огромную силу ее воздействия на массы. В годы Гражданской войны Хрущев увидел в марксизме – ленинизме пропагандистскую силу, которая смогла поднять миллионы людей на борьбу против строя социальной несправедливости и за построение нового общественного порядка всеобщего равенства и счастья.
Казалось, ничто не мешало способному Хрущеву освоить основы общественной науки и методику научного мышления. Однако он воспринял из марксизма, прежде всего, дух революционной борьбы против порядков и идей старого общества. С одной стороны, его природная тяга к новому нашла ответ в революционных идеях коренных преобразования общества. С другой стороны, революционная фразеология марксизма помогала Хрущеву прикрывать и оправдывать свое стихийное бунтарство, с которым он пришел в революцию и сохранил до конца своей жизни. Эгоцентричное бунтарство заставляло его отвергать любые абстрактные идеи и принципы, которые не отвечали его личному опыту, и даже искажать и вульгаризировать марксизм, в правоту которого он верил. Он противопоставлял теоретическому мышлению выводы, достигнутые на основе личного жизненного опыта.
Слабые познания в общественных науках не позволяли Хрущеву соединить с ними свой практический опыт. Поэтому он предпочитал обосновывать свои практические выводы либо примерами из личной жизни, либо народными пословицами и поговорками, словами из популярных песен, и лишь порой прибегая к образам из художественной литературы. Плохо зная мировую историю и прошлое России, Хрущев охотно воспринимал упрощенные и мифологизированные утверждения политпропаганды тех лет, изображавшую Октябрьскую революцию 1917 года в духе народного сказания. Во многих речах он постоянно повторял о том, как Красная Армия (а, стало быть, вместе с ней и красноармеец Хрущев), разбила наголову интервентов и белых генералов и вымела их за пределы Советской России. Популярная песня тех лет провозглашала: "Мы – красные кавалеристы и про нас былинники речистые ведут рассказ". Как и многие другие командиры красных войск, он верил, что победа в Гражданской войне сделала его фигурой, причастной к этим былинам.
Пропагандистская версия, упрощенно изображавшая победу Красной Армии, убеждала многих неискушенных в истории красных командиров в том, что прежняя история России завершилась и началась новая жизнь, не имеющая ничего общего с прошлым. Поэтому все устои российского общества подлежали уничтожению или осмеянию. Тысячелетняя религиозная культура России представлялась многим массовым умопомрачением, от которого надо было как можно быстрее освободить людей. Правовые нормы, моральные правила прошлого отбрасывались как путы, сдерживавшие движение страны вперед.
Их правовому и моральному нигилизму способствовало то обстоятельство, что красные командиры осваивали азы марксистской теории не по первоисточникам, а по письменным работам и речам Бухарина, Троцкого и других. Хрущев на всю жизнь запомнил речь Бухарина, которую он услыхал в 1919 году. В своих мемуарах он писал: "Мое поколение воспитывалось на "Азбуке коммунизма", написанной Бухариным… Это был почти официальный документ, по которому рабочие в кружках обучались реальной азбуке коммунизма".
Хотя Ленин перед смертью написал, что марксизм Бухарина – "схоластичен", а "небольшевистские взгляды Троцкого", которых он придерживался до 1917 года, "не случайны", в первые советские года пропаганда изображала этих руководителей великими теоретиками Советской страны. И Бухарин, и Троцкий видели в "военном коммунизме" и милитаризации труда высшее достижение общественного развития. В своем произведении "Экономика переходного периода" Бухарин провозгласил, что "пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью… является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи".
Для этих новоиспеченных властителей дум советского общества было характерно и нигилистическое отношение к дореволюционному наследию России, взятое из представлений западноевропейской социал-демократии о безнадежной отсталости России. Особенно в этом отношении старался Троцкий, который утверждал, что Россия по своей географической и исторической природе обречена на отсталость, а российская культура представляет лишь имитацию высших достижений западноевропейской цивилизации. Новые большевики 1918 – 1920 годов на веру принимали эти утверждения, так как зачастую в силу своей необразованности не знали ни истории России, ни ее культуры.