Дружил Хрущев и с шахтером немного постарше себя по имени Пантелей Махиня. Пантелей стремился стать десятником, много читал и занимался самообразованием: «Вся каморка — жилище Пантелея — [была] заставлена книгами. Они на полках, на столах, на сундучке»48. По всей видимости, в этой комнате молодые люди часами разговаривали о жизни и политике; здесь Хрущев одолел первые в своей жизни политические сочинения и среди них — «Манифест Коммунистической партии». Махиня писал стихи, записывал их в синий блокнотик и читал своему приятелю, а Никита отвечал ему своеобразной «литературной критикой».
Одно из стихотворений Махини стоит процитировать полностью — и потому, что оно вдохновляло Хрущева в те годы, и потому, что его он вспомнил почти пятьдесят лет спустя, объясняя съезду писателей «задачи литературы» при социализме:
— Здорово! Очень здорово, Пантелей! — воскликнул Никита, впервые услышав эти стихи. — Может быть, не совсем гладко, но сказано сильно50.
Если бы не революция, скорее всего, жизненный путь привел бы Хрущева к карьере инженера или заводского управляющего. Из его собственных слов и действий много лет спустя ясно, что это было — и в каком-то смысле, пожалуй, и осталось — его мечтой. Он поощрял и сына Сергея, и внука Юрия стать инженерами, и оба они при этом чувствовали, что исполняют не только свое, но и его желание51. Из всех детей любимчиком Хрущева был Сергей, сын от второй жены Нины: он хорошо учился и стал не просто инженером — специалистом по ракетной технике. Внучка Хрущева Юлия Леонидовна, воспитанная в его семье как дочь — высокообразованная и обаятельная женщина, — работала литературным консультантом в московском театре имени Вахтангова. Хрущев хотел, чтобы она стала агрономом. Когда она вместо этого поступила на факультет международных отношений, он ворчал: «Что это за работа? Кончишь тем, что будешь переводить всякую чушь, которую несут политики».
«Для него, — вспоминала Юлия, — „стоящей работой“ была работа директора завода или фабрики». Она рассказывала, как в детстве, делая уроки вместе с подругой, приходила к деду с арифметическими задачками, которые не могла решить сама. «Он внимательно нас выслушивал, улыбался и объяснял, что и как, — рассказывает она, — хотя, должно быть, ум его в это время был занят государственными делами». Дочь Хрущева Рада приобрела, с его точки зрения, более приемлемую профессию — стала биологом. Однако, если верить Юлии, «это тоже был не лучший вариант. Вот инженер — другое дело!»52
Мечта Хрущева о карьере инженера вполне могла осуществиться. Даже до 1917 года места инженеров и управляющих не были закрыты для честолюбивых рабочих. А после 1917-го восхождение по карьерной лестнице сделалось намного проще. Однако Хрущева отвлекла от карьеры революция. Женившись, он, казалось, остепенился, решил ограничить свою жизнь работой, домом и семьей. Но когда Юзовка ощутила на себе разрушительное действие войны, когда в городе начались забастовки и мятежи, Никита не смог устоять перед зовом революционной стихии.
В марте 1915 года на Рутченковской шахте разразилась массовая забастовка. Началась она на заводе, где работал Хрущев, и, по-видимому, он был одним из зачинщиков. Когда рабочие собрались, чтобы потребовать повышения заработной платы и улучшения условий труда, Хрущев, по рассказам, «выступил на митинге с пламенной речью»53. Позже в том же году к нему пришел человек с другой шахты. «Я слышал, что вы из активистов, — сказал гость Хрущеву. — Нам нужен надежный человек, грамотный, с хорошим почерком. Не можете ли кого-нибудь посоветовать?»
«На следующий день, — продолжает свой рассказ Хрущев, — я послал к ним одного человека с нашего завода, и он самым лучшим почерком переписал резолюцию Циммервальдской конференции. Эта резолюция разошлась среди рабочих и шахтеров по всему Донбассу»54.
Ни Циммервальдская конференция европейских социалистов, состоявшаяся в Швейцарии в сентябре 1915 года, ни ее резолюция, требовавшая мира как прелюдии к мировой революции, сами по себе не заслуживали бы упоминания в нашем рассказе. Хрущев рассказал эту историю лишь для того, чтобы показать: в Донбассе его знали как активиста, которому можно доверять. Очевидно также, что Хрущеву хотелось исполнить это поручение самому — но, увы, он не обладал необходимым для этого «хорошим почерком». Иначе к чему было бы дважды повторять столь прозаическую деталь?