Выбрать главу
Суд идет революционный, Правый суд. Конвоиры гада женщину Ведут.
«Ты гражданка Ларионова? Садись! Ты решила, что конина Хуже крыс. Ты крысятину варила нам С борщом! Ты хлеба нам подавала Со стеклом!
Пули-выстрела не стоит Твой обед. Сорок бочек арестантов… Десять лет!»
Суд идет революционный, Правый суд. Конвоиры начугрозыска Ведут.
«Ну-ка, бывший начугрозыска, Матяш, Расскажи нам, сколько скрыл ты С Беней краж?
Ты меня вводил, Чека вводил В обман, На Игрени брал ты взятки У крестьян! Сколько волка ни учи — Он в лес опять… К высшей мере без кассаций — Расстрелять!»
Суд идет революционный, Правый суд. Конвоиры провокатора Ведут.
«Сорок бочек арестантов! Виноват!.. Если я не ошибаюсь, Вы — мой брат.
Ну-ка, ближе, подсудимый. Тише, стоп! Узнаю у вас, братуха, Батин лоб…
Вместе спали, вместе ели, Вышли — врозь. Перед смертью, значит, Свидеться пришлось. Воля партии — закон. А я — солдат. В штаб к Духонину! [На языке гражданской войны означало расстрел.] Прямей Держитесь, брат!»
Суд идет революционный, Правый суд. Конвоиры песню «Яблочко» Поют.
Вдоль по улице Казанской Тишина. Он домой идет, судья. Его спина Чуть сутулится. А дома Ждет жена. Кашу с воблой Приготовила она.
Он стучит наганом в дверь: «Бери детей. Жги бумаги, две винтовки Захвати! Сорок бочек арестантов!.. Поживей. На Диевку-Сухачевку Нет пути!»
Суд идет революционный, Правый суд. В смертный бой мои товарищи Идут.

…По сути, в стране существовали две «законности»: одна шла сверху, вторая поднималась снизу. И не только во время войны, но и в двадцатые годы, и в тридцатые первая медленно, шаг за шагом изживала вторую. Сказать, что это было трудно — значит не сказать ничего.

Поначалу смертная казнь в перечне наказаний отсутствовала — все же большевики были большими идеалистами, и это сказывалось… Но уже в 1918 году началась война, и одновременно страну все сильнее захлестывал вал преступности. И все же держалась власть долго. Еще весной 1918 года самым жестоким наказанием было лишение свободы на 10 лет — знаете, за что? За перевод зерна на самогонку — поскольку надвигался голод. Смертную казнь ввели лишь летом 1918 года, точнее, даже не ввели, а позволили. 16 июня в постановлении о трибуналах наркомюст разрешил им применять любые меры наказания, не оговаривая точно, какие именно. Поскольку в стране давно уже шла война и дядюшка Линч куролесил вовсю, это была чисто формальная мера: теперь вот и по суду шлепнуть человека можно, да…

(Кстати, первыми стрелять по-настоящему начали не красные. Еще в начале 1918 года, за полгода до «красного террора», отряд полковника Дроздовского, пробиравшийся из Румынии на Дон, уже вовсю практиковал массовые расстрелы без суда и следствия.) Хорошо бы, конечно, всегда соблюдать права человека, кто же спорит, это очень-очень здорово, вот только объяснить такую простую истину озверевшим мужикам с винтарями почему-то не всегда удается. Почему бы это, а?

К 1921 году, когда более-менее определились с наказаниями, губернский ревтрибунал, например, имел право выносить высшую меру наказания, то есть расстрел, за следующие преступления: принадлежность к контрреволюционной организации и участие в заговоре против советской власти; государственная измена, шпионаж, укрывательство изменников, шпионов; подделка денежных знаков, подлог документов в контрреволюционных целях; бандитизм, разбой и вооруженный грабеж; незаконная торговля кокаином; участие в поджогах и взрывах в контрреволюционных целях. То есть, как видим, участие в поджогах и взрывах из хулиганства, по идее, смертной казнью уже не каралось… хотя нет, это подходит под статью «бандитизм»… Впрочем, все познается в сравнении. Приведем рассказ о судах другой революции — в стране, которую в России почему-то считали образцом для всяческих подражаний.