К Суслову в самом конце обеда подходил поэт С.И. Кирсанов и также высоко оценил речь Хрущева{928}.
А вот поэт И. Сельвинский откликнулся на угрозы Хрущева такими стихами: «Как жутко в нашей стороне… / Здесь только ябеде привольно. / Здесь даже воля всей стране / дается по команде: «Вольно!»»{929}.
Между тем остальные коллеги Хрущева сидели, словно воды в рот набрали. Предложил он было выступить Булганину, но тот не захотел. И так получилось, что поддержал высказанные первым секретарем ЦК КПСС «в очень острой форме» партийные установки по литературе один лишь Микоян{930}. А Хрущев снова и снова брал слово. И во второй или третьей речи он, по выражению Кагановича, «в бочку меда вложил ложку дегтя» — завел разговор о внутрипартийных разногласиях.
— У меня бывают споры с Молотовым, — признался он.
Каганович посчитал, что в такой среде, где большинство беспартийных, затрагивать внутрипартийные вопросы неправильно. Неправильными посчитал он и методы общения Хрущева с собравшимися, такие его выражения как «сотрем в порошок»{931}.
Такого же мнения придерживался и Маленков:
— Выступление на собрании беспартийных с вопросом, который следует рассматривать только на Президиуме ЦК, является недопустимой вольностью. Меня тревожит, как бы это не повторилось{932}.
Поведение Хрущева вызвало большое недовольство и Молотова:
— Разве это правильно говорить там о наших спорах и разногласиях? Неправильно говорить, что «сотрем в порошок». Иначе все нужно было сказать. Да, против дудинцевых нужно принимать меры. Но для чего собирать писателей и угрожать им? Это было сделано политически невыгодно{933}.
Каганович, Маленков, Молотов и Булганин говорили об этом с Первухиным. «Это было 20 мая, — вспоминал последний на пленуме ЦК. — До этого никаких разговоров у меня относительно какого-либо недовольства в работе Президиума ЦК ни с кем из этих товарищей не было… Конечно, если бы я считал, что у нас все в порядке, тогда, собственно, о чем бы им со мной говорить? Я считал, что у нас не все идет гладко и что надо поговорить в Президиуме ЦК о работе, с тем чтобы улучшить обстановку. Этим они и воспользовались».
По этому поводу у Первухина был обмен мнениями с Микояном. Тот соглашался, что не надо было Хрущеву говорить перед беспартийными и обывателями о своих разногласиях с Молотовым, к тому же так неожиданно, без предварительного согласия других членов Президиума.
— Если и надо было на этом совещании выступать в отношении Молотова, поскольку среди писателей шли закулисные разговоры о Хрущеве и Молотове, то, может быть, было целесообразно договориться заранее, чтобы выступил по этому вопросу другой член Президиума ЦК, с тем чтобы не было обвинений, будто Хрущев защищает себя.
Соглашался Микоян и с тем, что в своем выступлении Хрущев допустил горячность и перебарщивание. Неправильным, по его мнению, было и то, что выступали только Хрущев да он, Микоян.
— Виноваты, что не подумали о том, кто что скажет… Получилось, что Хрущев высказал в острой форме установки нашей партии, один я поддержал его, а другие молчали. Это недостаток в нашей работе. Нужно было обсудить заранее порядок встречи с писателями, а мы этого не сделали.
Он обещал поговорить по всем этим вопросам с Хрущевым после того, как тот вернется из поездки в Финляндию{934}.
Хрущев же, очевидно, дабы удостовериться лишний раз в своей правоте, спросил Шепилова, как реагировали писатели. Тот ответил:
— Есть реакция троякая. Первая группа писателей, основная и большая, одобряет это дело, считая, что, несмотря на резкость тона, прямота постановки пойдет на пользу. Основная часть реагировала правильно. Есть вторая группа — шатающаяся. И есть третья группа, которая не согласна{935}.
Тогда же Шепилов попросил у Хрущева согласия на подготовку к печати текста его, Хрущева, выступлений перед писателями. Хрущев выразил сомнение:
— Стоит ли это делать?
— Это очень важно и было бы полезно, — убеждал Шепилов. — Давайте сделаем это. Давайте соединим оба выступления в одно{936}.
А слух о том, что поведение Хрущева на приеме писателей осуждается даже в его ближайшем окружении, разнесся по Москве{937}.