Между тем в Союзе писателей в ход пошли политические обвинения и ярлыки. Его руководители, дабы не быть обвиненными в мягкотелости, подхватили критическую дубинку из рук Хрущева.
— Борьба наша уже перешла из области литературы в область политики, — объявил Сурков на заседании парткома Московской писательской организации 21 мая 1957 г.
Обвинения, выдвинутые им, были серьезные: альманах «Литературная Москва» и возник потому, что «зарождающемуся параллельному движению» надо было иметь свой автономный орган.
— У людей, возглавлявших этот альманах, было единство политических позиций, не совпадающих с тем, к чему обязывали нас решения XX съезда.
Казакевич не соглашался с этими обвинениями и просил дать редколлегии возможность продолжить работу, но поддержки не получил. Было решено редколлегию расформировать, а позицию ее членов-коммунистов строго осудить{938}. Но это решение предстояло еще утвердить на общем собрании московских писателей-коммунистов, И 25 мая в передовой статье, возглавляемой Кочетовым «Литературной газеты» члены редколлегии «Литературной Москвы» Казакевич, Алигер, Каверин и Рудный были названы группой, «стоящей на позициях нигилизма и ревизионизма». Другие члены редколлегии, не упомянутые в газете, Паустовский, Бек и Тендряков, письменно возражали против такого разделения. Сам Казакевич пытался протестовать против «огульного осуждения» и «наклеивания ярлыков на честных советских литераторов». Его выступление на партийном собрании столичных литераторов 29 мая 1957 г. вызвало аплодисменты, но ни одного голоса в поддержку. Предложенная парткомом резолюция была принята всеми кроме двух воздержавшихся. Ими оказались Казакевич и Тендряков{939}.
В тех условиях нравственное сопротивление идеологическому нажиму сверху часто оказывалось путем молчания в ответ на публичную критику, на требование раскаяться. Ни от Дудинцева, ни от Каверина, ни от Паустовского руководители Союза писателей раскаяния не услышали. Но так как конформизм был непременным условием профессионального выживания и толкал людей к «разоружению перед партией», пусть и лицемерному, то все же многие сочли необходимым пойти на такой шаг. Алигер, например, в октябре 1957 г. заявила, что партия и выступление Хрущева помогли ей исправить «ошибки в работе». И Катаев говорил на том же партийном собрании:
— Мы должны быть благодарны партии за то, что она руководит нами, потому что писатель без идеи — это уже не глашатай правды, а жалкий обыватель{940}.
В печати началась кампания против очернительства советской действительности. Брожение умов после XX съезда КПСС было обозначено как праворевизионистские шатания. Обвинение по тем временам серьезное и неожиданное для обвиняемых. «Мы были совершенно искренними, когда отвергали обвинения в ревизионизме, ведь мы ничего не хотели ревизовать, а напротив отстаивали дух и букву законов и уставов, которые давно существовали, — писал впоследствии Л. 3. Копелев. — Мы думали, что нам нужно только сломить сопротивление арьергардов сталинщины. Однако в действительности мы противостояли советской системе, сами того не сознавая»{941}.
Но это вовсе не значит, что в стране не было осознанного сопротивления. Некоторые студенческие кружки, созданные осенью 1956 г., стали превращаться в конспиративные антиправительственные организации. Члены группы Краснопевцева в Московском университете, например, еще в начале 1957 г. восприняли письмо ЦК КПСС о мерах пресечения антипартийной и демагогической деятельности как «формальный отказ руководства СССР от курса на обновление» и пришли к выводу: раз надежды на «верхи» оказались беспочвенными, остается только самим продолжать и развивать дальше критику, причем нелегальным образом.
В марте 1957 г. Л.Н. Краснопевцев представил на обсуждение своих товарищей реферат «Основные моменты развития русского революционного движения 1861-1905 гг.», написанный им совместно с Л.А. Ренделем при активном участии сотрудника Института востоковедения АН СССР В.Б. Меньшикова. По их мнению, революционеры в России (Нечаев, Желябов, Ленин) представляли собой синтез разинщины и пугачевщины с евангелием (послушание низов мессии), боролись против царского самодержавия только для того, чтобы «отбросив буржуазию, перескочить сразу от феодализма к социализму» путем установления диктатуры{942}.
При обсуждении реферата выяснилось, что Н.Г. Обушенков и Н.Н. Покровский продвинулись еще дальше в переосмыслении догматических штампов. Первый из них, например, считал, что преодоление нечаевско-ленинской традиции дает основание для вывода, что культ личности Сталина по логике вещей должен быть продолжением этой традиции. А второй указывал на особо негативную роль предложенной Лениным резолюции X съезда РКП(б) о единстве партии{943}. Такая постановка вопроса о месте ленинизма в освободительном движении оказалась неожиданной для некоторых участников группы. Так, М. Чешков, соглашаясь с тем, что X съезд РКП(б), отвергнув синдикалистские идеи рабочего самоуправления, положил начало «грехопадению», продолжал считать незыблемым марксизм-ленинизм в целом и понятие о ведущей роли партии в частности.